Медицинские и социальные проблемы однополого влечения

А он особенно и не стесняется. Верит. Друг я ему всё-таки. Заходим в туалет. <…> Операцию по устранению фимоза я твёрдо решил делать ртом. Мои мягкие и совсем не похожие на скальпель губы жадно впились в упрямую головку и, моментально поглотив всё остальное, коснулись основания. Семён вскрикнул. И вовсе не от боли. Он обалдел. Вскочил, упрятал свои причиндалы подальше и хотел было убежать”.

Похоже, что поначалу “целитель” и впрямь допускал, что лечение может удаться. Об этом свидетельствует неоправданная агрессивность, которую он выплеснул на Семёна, когда лечебные приёмы самозваного “доктора” обнаружили свою полную несостоятельность. Лычёв тут же сбрасывает маску лекаря и предстаёт в более привычной для него роли совратителя, хотя и не в меру сварливого (сказывается разочарование тем, что чуда всё-таки не произошло):

“ – Ну, куда ты убегаешь? Совсем что ли очумел? Доктора нашёл? Больной? Окончательно? Неужто поверил, что я разом избавлю от твоих <…> проблем? Интересно, а как ты себе это представлял, если видел, что в руках у меня ничего нет? Думал, я шаман какой-нибудь? <…>

Я со злостью ударил ногой дверь кабинки и выскочил”.

Поразмышляв в течение нескольких дней, Семён решился на однополую связь, полностью, впрочем, понимая, что они оба мало что выиграют от забав в туалете. Сомнение звучит в его ответе Лычёву, нетерпеливо улещающего своего сослуживца:

“– Ну, что, Сёмочка, ты меня осеменишь?

– А оно тебе нужно?”

Но вернёмся к “титанической” борьбе Лычёва с медиками. Ему нечем похвастать, ведь своей цели он так и не достиг, прослужив в армии “от звонка до звонка”. Врачи возились с ним, спасая от пневмонии, выводя из сумеречного истерического состояния, выправляя нос, сломанный в драке, словом, лечили его по-настоящему, не рассчитывая услышать от своего пациента хотя бы единое слово благодарности.

А ведь именно ятрофобия и подвела Диму с самого начала. Ему бы сотрудничать с врачами, сознаться им, если не в своей гомосексуальной активности (она в то время была уголовно наказуемой), то хотя бы в своей однополой ориентации. Это послужило бы законным основанием к его освобождению от призыва на военную службу. Мало того, учитывая истерию Димы, врачи могли освободить его от армии, даже не прибегая к ссылке на гомосексуализм. Примером такого рода служит история Андрея “Рембо”.

Допускает ятрофобные выпады и Игорь Кон, причём они встречают полное одобрение у Льва Клейна: “Известный сексолог И. Кон очень удачно ответил на вопрос о возможности лечения гомосексуалов: “Что такое телеграфный столб? Это хорошо отредактированная сосна. Лечение подобных вещей это превращение сосны в телеграфный столб”.

Говоря по правде, подобный аргумент особо удачным не назовёшь. Ведь и “Давид” Микеланджело – ничто иное, как хорошо отредактированная глыба мрамора.

Человек, укрывающий свои мнимые телесные и душевные изъяны за дощатыми перегородками общественного туалета, разумеется, панически боится врачей с их профессиональной проницательностью. Главным невротическим пунктиком в ятрофобии Харитонова было то, что он стыдился своей душевной и телесной наготы. “Лучше не лечиться. Не дай Бог, чтобы в вас копались”. Но были ли у него хоть какие-то серьёзные поводы для опасений? Вряд ли. Думаю, что сексологи, будь их воля, вовсе не пытались бы лишить Харитонова столь ценимой им способности испытывать оргазм одновременно с его активным партнёром. Мало того, забегая вперёд, скажу: поскольку его гомосексуальность имела врождённый характер, не было абсолютно никакого смысла её “лечить”. А вот смягчить невротические проявления его мазохизма, нивелировать комплекс неполноценности, помочь с выработкой реалистичных сексуальных ожиданий (экспектаций), было бы и полезно, и возможно. Однако, по всем правилам невротического сопротивления, именно за них писатель и цеплялся.