Медиум

– Урраааа! – закричали гости (частью за столом, частью рассосавшиеся по свободным пространствам и подергивающиеся в такт музыке).

И, поглядев на Георгия, танцующего с Аллой (будто и не было стольких лет: всплыл как наяву студенческий вечер, королева бала в бирюзовом атласе среди романтических свечей времен князя Андрея… Нет, это уже фантазии. На самом деле – современность, всполохи разноцветных прожекторов, как перед концом света, дергающиеся худосочные фигуры в майках и с длинными волосами – не сразу разберешь, какого полу твой сосед…), Игорь равнодушно подумал, что пройдет энное количество времени, материал для диссертации превратится в диссертацию, и тот же проректор Гранин посреди банкетного зала будет слезливо-пьяно целовать Георгия Начкебию, норовя попасть в губы: «Подвиг в науке… Ик… Это самый величайший подвиг! За тебя, Гоги!» А его, Игоря, и не пригласят. Скажут, Колобок застолья всегда терпеть не мог.

– А почему вы опасаетесь за Георгия? – переключился он.

– А?

– Я спрашиваю: почему вы боитесь за Гоги? Это как-то связано с тибетской экспедицией?

Бади Сергиевич помолчал, размышляя.

– Гоги встретил там какого-то старика, из местных… Я мало что сумел понять, Гоги очень взволнованно говорил, перескакивал с пятого на десятое.

– Так, может, расспросить его сейчас?

– Не нужно. У него сегодня праздник. Пусть веселится! Вах, поглядите только, как он танцует… Правда, я никогда не понимал современных танцев. Кто эта красивая женщина рядом с ним?

– Гм… Это, видите ли, моя жена.

– Да? – удивился Начкебия-старший и поцокал языком. – Надо же.

– Ну а все-таки, – заторопился Колесников, уходя от скользкой темы. – Что это был за старик? И почему Георгия нельзя о нем спрашивать?

Бади Сергиевич осуждающе посмотрел на собеседника.

– Гоги встретил его там, на Тибете, во время раскопок. Наверное, это был предсказатель или колдун. Кто их разберет. Возможно, что он был и не совсем шарлатан…

– Что он сказал Георгию?

Потускневшие отцовские глаза бессмысленно глядели на свет сквозь пустой бокал чешского стекла. И рука с синими жилками чуть заметно дрожала – то ли от выпитого, то ли…

– Он предрек моему сыну скорую смерть.

– Да ну, – возмущенно сказал Колесников: – Не хотите же вы сказать, что поверили этим бредням.

– Я? – испугался Бади Сергиевич. – Я – нет, конечно, нет. Но вот Георгий… Он, кажется, поверил.

Медленный танец… Не вальс, не танго, а что-то, неподдающееся ритму, – томное, восточное, утопающее в сладкой неге. Пары перестали кружиться и как бы застыли, точно глубоководные губки, лишь чуть заметно покачиваясь, словно поддразнивая друг друга. Алла тесно прижалась к Георгию и положила голову ему на плечо – благо танец позволял.

– Что-то он не выглядит слишком удрученным, – раздраженно сказал Игорь Иванович.

– Э, надо знать моего сына. В нем огонь, азарт… Вызов. Тот старик ведь предсказал Гоги не просто скорую смерть – а насильственную смерть. Вот он и взбунтовался.

– Господи, да за что же? – вырвалось у Колесникова.

– За грехи наши, – туманно отозвался Начкебия-старший.

– Я обещала подарок, – прошептала Алла.

– Ты пришла… Чего мне ещё желать?

Руки Гоги скользнули вниз по её спине, к упругим ягодицам, обтянутым ласковым сиреневым крепом.

– Ты меня заводишь.

– Это плохо? – улыбнулся он.

– Хорошо. Хорошо, Господи! Только не здесь…

И тут как раз медленный танец закончился. Магнитофон выдал какой-то совершенно убойный ритм, пары рассыпались, организовав мини-толпу, и запрыгали вразнобой. Даже Гранин вскочил, дабы продемонстрировать свою неплохо сохранившуюся форму (теннис два раза в неделю на бывших обкомовских кортах, сауна, бассейн). Гоги под общий разноголосый шум увлек Аллу в прихожую.

Там было темно и тесно. Она приподнялась на носки и жадно приникла к горячим губам Георгия, так, что он чуть не потерял равновесие.

– Однако, – прошептал он, полузадохнувшийся от поцелуя.

– Сам виноват, – хрипло рассмеялась она. – Я сто лет не ощущала себя женщиной.

– А не страшно?

– Страх возбуждает.

Ее глаза светились в темноте, будто кошачьи. Она тряхнула головой, и прическа рассыпалась, длинные волосы цвета платины заструились по плечам (дико дорогая краска, но того стоит: вполне натурально, держится уже третий месяц). Гоги нежно поцеловал её в шею, зарывшись лицом в её волосы и вдохнув французский аромат (тоже нехилые деньги). Алла тихонько застонала и ещё выше поднялась на носочки, потянувшись сильным телом. Ее нога согнулась, бедро потерлось о колено Гоги с внутренней стороны. Длинные холеные пальцы уже настойчиво искали «молнию» на брюках…

Чпок! Вспыхнул светильник в коридоре.

– Зинаида, ты? – спросил проректор, покачиваясь из стороны в сторону, как метроном. – О, пардон. Аллочка, вы прекрасны! Не видали мою дражайшую?

Откуда-то из недр коридора возник вдруг Януш Гжельский со следами помады на щеке.

– Славик, не нарушай тет-а-тет. Пойдем.

– Куда ты дел мою Зинку?

– Никуда, она давно в гостиной.

– Да? Ну ладно. Гоги, твое здоровье!

На тумбочке в прихожей вдруг нежно пропиликал телефон. Гранин, выцарапавшись из мощных объятий поляка, снял трубку.

– Да!