Медиум

– Нет, этот «мученик мятежный» не для наших испорченных мозгов. Какой-то усложненный, постоянно меняющийся узор. За интонацией и ритмами не уследить. То Фауст скорбно размышляет, то Мефистофель куражится словопрениями, то ангелы хором затягивают благолепие… Трудно. Я только уловил, что Мефистофель возникает в начале в виде черного пуделя. Произносит заклинание и превращается в элегантного беса – дескать, «я дух, всегда привыкший отрицать». И это ЕГО, как ни странно, слова: «Сера теория, мой друг, но древо жизни зеленеет».

– Фауст получает новую молодость, длинную жизнь, он может воплощать все свои желания… – прошептал Вадим, закрыв глаза, – Но стоит ему возвеличить отдельный миг, возопить: «Остановись, мгновение, ты прекрасно!», как его душа тут же поступает в полное распоряжение инфернальных сил. Так написано в договоре…

– Вы не в литературном обучались, юноша? – насторожился Павел.

– А твой разлюбезный Гете, между прочим, родился в том самом городе, куда мы сейчас летим. В 18 веке Франкфурт-на-Майне был вольной купеческой республикой, где проводились знаменитые франкфуртские ярмарки. А Гете вырос в семье представителей городской верхушки. Ты знаешь, как выглядит Басардин?

– А что? – напрягся Павел.

– Скажи.

– Ну, примерно знаю. Нашел в Интернете несколько снимков. Анатолий Басардин принимает от дорогого Леонида Ильича Брежнева золотую звезду Героя Социалистического труда, Анатолий Басардин читает лекцию студентам Принстонского университета…

– Какой он?

Фельдман забеспокоился, почувствовав что-то неладное.

– Он полнее своих друзей, подбородок такой двойной, глаза посажены близко, волосы, если и остались, то только над ушами…

– Павел, он, кажется, мертв. Или умрет, черт его побери…

Несколько минут приятель молча его разглядывал. Потом искоса глянул на проплывающую мимо стюардессу с «исконно русским» азиатским разрезом глаз. Стюардесса улыбнулась Фельдману. Фельдман улыбнулся стюардессе. Взорвалась хохотом компания беззаботных «афророссиян».

– М-да уж, – процедил Фельдман, устраиваясь поудобнее, – Требуется пулемет, чтобы разрядить обстановку. Ну, что ж, проводим авральное совещание. Обоснуй.

– Ты помнишь, я вскользь рассказывал, что после того как долбанулся башкой…

Он излагал, сбивчиво, путаясь, краснея до кончиков волос. Павел молчал.

– Мне плевать, поверишь ты или нет, но все истории документальны. Правда, с Лизой какая-то ерунда приключилась – если верить моим глюкам, это она меня сдала…

– Это еще не повод желать твоей смерти и плохо к тебе относиться, – крякнул Фельдман. Он погрузился в унылую задумчивость, – С огромным удовольствием я бы тебя огорчил, Вадим, но вынужден признать – в жизни бывает всякое. Сам случался свидетелем торжества духа над материей… И что теперь прикажешь – покинуть самолет?

– Нет, – Вадим покачал головой, – Хорошо летим. Нам, в конце концов, заплатили аванс.

– Чушь какая-то, – помотал головой Фельдман, – Если этот… нематериальный прогресс пойдет и дальше семимильными шагами, то сыщики со своей дедукцией и мыслительным аппаратом станут так же неактуальны, как цирк в России. Послушай, ты же не видел, что он умер?

– Не видел. Только приступ. А потом расплылось. Он мог отлежаться, встать, пойти…

– Перенервничал, бедняга, – пробормотал Павел, – Сердце забастовало. Или яду выпил – стрихнина там, цианида, синильной кислоты – по вкусу… Стоп, – он резко повернулся, – Ты какое видишь время – настоящее, прошедшее, будущее?

– Полегче что-нибудь спроси. Я нормальный человек, – разозлился Вадим, – И все, что со мной происходит, не доставляет мне никакого удовольствия.

– Отлично, – как-то неуверенно сказал Павел, – Будем считать, что ты увидел будущее, которое только того и ждет, чтобы его изменили…

Давненько он не был за границей. Отвык от этой пестроты и разноголосицы. Аэропорт Франкфурта, самого современного города Европы, кишел народом. Таможенный контроль в голове почти не отложился. Всё цивилизованно – туристическая виза на десять дней, небольшая сумма в долларах, которую таможенник на ломаном русском вежливо порекомендовал без промедления конвертировать в евро. Встречающий был того же поля ягодой, что и Фельдман – коренастый крепыш в невзрачной ветровке и лихо заломленной кепи – с клочковатой бородой, опутывающей нижнюю часть лица, густыми кустистыми бровями, увесистыми мешками под глазами – видно, неустанный поиск беглых собачек не такое уж благодарное занятие.

– Гюнтер Шлеззинг, – представил Фельдман зарубежного друга, который, как выяснилось, сносно владел русским и даже знал несколько шуток, – Замечательный парень и продвинутый специалист в своей области.

– Такое ощущение, что он в розыске, – шепнул Вадим.

– Он просто комплексует, – объяснил Фельдман, – Хорошая борода скрывает не только недостатки лица, но и недостатки фигуры.

– Это ничего страшного, – объяснил Гюнтер, у которого была неторопливая, слегка запинающаяся речь, – Собака покусала, – он ткнул в свой заросший подбородок, – Она не хотела, чтобы я ее вернул фрау Авербаум. Она была очень, как бы это сказать… – Гюнтер задумался.