– Да, об этом я тоже поговорю с Обри. Личные развлечения обычного человека могут стать веревкой, на которой журналисты повесят кандидата в члены парламента. Могу представить себе, какие они опубликуют карикатуры! – Они как раз проезжали фонарный столб, и в его свете, прежде чем карета опять нырнула в сумрак ночи, Эмили на мгновение заметила, как болезненно сморщилось лицо ее мужа. – Спросите миссис Серраколд, кому суждено выиграть выборы! Черт побери, лучше уж… кому суждено выиграть на скачках в Дерби! – произнес он, копируя издевательский тон досужих разговоров. – Пусть спросит дух Наполеона, какой удар нанесет ему русский царь. Тот ведь не простил ему спаленной Москвы и двенадцатого года.
– Даже если б он знал, то вряд ли сообщил бы нам, – заметила Эмили. – К тому же еще менее вероятно, что он простил нам Ватерлоо.
– Если б мы не могли спросить любого, с кем воевали, то это исключило бы почти всех в подлунном мире, кроме португальцев и норвежцев, – возразил политик. – Но их знания о нашем будущем могут быть весьма ограниченными и, вероятно, не стоят и фартинга. – Он глубоко и озабоченно вздохнул: – Эмили, неужели ты действительно думаешь, что она не пообщалась случайно на какой-то загородной вечеринке с неким медиумом?
– Да… – произнесла миссис Рэдли с холодной убежденностью. – Да… К сожалению, думаю.
Следующее утро принесло иные тревожные новости. Сидя за завтраком, состоявшим из вареной селедки и хлеба с маслом – одно из немногочисленных блюд, которые он умел сносно готовить, – Питт просматривал газеты, когда его взгляд вдруг наткнулся на письмо издателю. Его напечатали на первой полосе броским впечатляющим шрифтом.