Медленная проза (сборник)

Дима наблюдал, как она растирается, потом метнулся в комнату и сдернул с кровати простынку:

– Завернись.

На подгибающихся, как показалось Диме, ногах Катя соступила на пол. Дима присел, вытирая ей ноги.

– Идти можешь?

– Могу, конечно. Да ты не бойся, я живучая. Не трогай, у тебя руки просто ледяные.

Дима раскладывал на столе купленное в аптеке.

– А ты точно умеешь?

– Умею-умею.

– Ну, – сказал Дима, пустив вверх тонкую струйку готового лекарства из шприца, – и где наша попка?

– Ищи, – сквозь зубы сказала она. – Должна быть.

– Ты чего, боишься, что ли?

– Боюсь. С детства.

Дима сбросил одеяло.

– Она у тебя как пирожок из печки. Расслабь мышцу, ну. Ну что же ты?

– Не могу.

Дима наклонился и провел губами по горячей и сухой коже.

Катя вздрогнула.

– Ты что там делаешь?

– Расслабляю.

И тут же толкнул иголку.

– Так нечестно!

– А ничего, – сказала она, – терпимо.

– Помассируй салфеткой.

– А сам не можешь?

– С удовольствием.

– Ну а теперь пей фервекс, – Дима поднес кружку с теплым, еще щипящим пойлом.

– А ты сам-то чего дрожишь?

– Это из меня мороз выходит.

– Лезь ко мне под одеяло… А ты что, вот так голый под джинсами и бегал? Ты что?

И неожиданно сильными руками притянула Диму в постель, прижалась сзади к спине.

– Ну, Кать, от тебя, как от печки раскаленной.

– Зато ты как холодный компресс.

– Погоди, – высвободился Дима, – у меня тут футболки чистые. Давай вот эту надень, она самая теплая. Желтая. Это цвет пустыни, и видишь, какие верблюды вышиты на ней. Это настоящие, без обмана. Из Туниса привез. Вот как раз на этом, который с краю, я и ездил. Он такой теплый, как печь деревенская, и шерсть у него как у теленка. Влезай.

Катя выпросталась из простыни и, вытянув вперед длинные голые руки, нырнула в подставленную Димой майку.

– Да тут вдвоем можно жить.

– Лишь бы не жало.

– А ты что, доктор?

– Нет. Историк. Грант здесь отрабатываю. Главу про деревянную скульптуру пишу.

– И не страшно тебе?

– В смысле?

– А тебе что, не говорили? Они ворожат. Особенно тетки. Лет пять назад один корреспондент швейцарский начал фотографировать Матрену – так по городу ураган пронесся, несколько деревьев повалил. Чего смеешься? Правда. Хоть у Абашева спроси. От них, бывает, глаз оторвать нельзя… Ну, и это… Я тут на тебя наорала. Это я не на тебя. Это так. Вообще.

– Ну ты же видишь, что не злюсь.

– Меня такая жуть взяла, когда ты ушел. Это ж надо быть такой дурой! Темно. И в животе такая боль, что хоть вой. Я, чтоб не загнуться, в ванну полезла, горячую воду пустила, а она чуть теплая сразу шла, ну а потом и горячая, и только начала согреваться, и ты появился, и стало отпускать. А после укола сразу прошло.

– Что, совсем не болит?

– Совершенно. Я не думаю, что от лекарств. Это у меня что-то с нервами, от них спазмы. Боль ушла, как только ты иголку вынул. Как будто выключили ее.

– Ну все, отворачивайся от меня и спи.

– Ага.

Жест, которым она поправила на нем пуховик, тронул Диму, но обнять ее он постеснялся. Он попытался вспомнить себя в этом номере, того, каким был он, Дима, перед тем как спуститься в ресторан, и представил, что бы он почувствовал тогда, если бы узнал, что будет через несколько часов в его номере. И странное ощущение вдруг появилось – освобождения. Освобождение от чего? – попробовал сформулировать Дима и провалился в сон.

…За спиной у Димы снова движение – он открыл глаза, с Катиной стороны горела поставленная им на пол лампа. На часах половина четвертого.

– Что, опять боли?

– Нет, я вся мокрая. Слушай, раз не спишь, пусти воду в ванной.

Вода пошла совсем холодная, но быстро начала теплеть, и когда запотело зеркало, Дима высунулся.

– Готово, иди.

Катя мылась, Дима уже привычно стоял у окна. Темнота за окном как будто посветлела. Странный блеск у окон глубокой ночью, слепой какой-то, отрешенный, но – не мертвый. Как будто, освободившись от людей, город зажил собственной бодрой ночной жизнью.

Из ванной вышла, не стесняясь своего протяжного обнаженного тела, Катя. Дима уже держал наготове очередную футболку.

– А что, верблюдики кончились?

– Кончились, но эта зато свежая.

– Я ж говорила, что живучая. Потрогай лоб. Зато ты теплый, – сказала она и провела рукой по телу. Потом спустила ниже. – И он тоже, похоже, отогрелся.

– Извини, но я все-таки живой, и мужчина. Ну, давай, девушка, спать.

– Давай, – и она обняла его, уткнувшись лицом в грудь.

Дима осторожно попытался отвести назад бедра, и она тут же спустила руку вниз и прижала его к себе. А еще через минуту, привстав, зашарила рукой в сумочке.

– Ты что?

– Сейчас, – она распаковывала очередную упаковку с презервативом.

– Перестань.

– Извини, но работа у меня такая. Раз пришла, то…

– Да не хочу я.

– Ты, может, и не хочешь, а он хочет, я же чувствую.

Она резко повернула Диму на спину, взлетела над ним,

накрыла волосами его лицо.

– Ну, и теперь не хочешь, – спросила она, – а?.. Не хочешь?

…Разъединившись, они лежали рядом.

– Ну, ты даешь, – сказал он. – Сколько, оказывается, в тебе жизни.

– А ты что думал? Мужика ведь тоже иногда хочется. Тем более мне. Скрытой эротоманке. Да еще после двух месяцев поста.