Медленная проза (сборник)

Дядя Александр рассказал мне, как мальчиком ездил с отцом за лесом в Черниговку, тогдашний райцентр. Это зимой было, дядя Александр в тулупчике лежал в санях, зарывшись в солому. Когда они, закрепив к телеге бревна, выезжали из Черниговки, их обогнали двое всадников на «справных» лошадях и во весь мах погнали в сторону Сиваковки. Огромные сильные мужчины в полушубках, ремнями перепоясанные, с оружием. Дядя Александр запомнил, что кобура с наганом была на Софронове, у второго всадника – винтовка. Вряд ли он знал тогда Софронова в лицо, – значит, сказал ему отец. Известным в округе человеком был Софронов. А часа через полтора, когда медленно тащившиеся сани с привязанными бревнами одолели уже полдороги, им опять встретились эти лошади, но уже с одним только всадником – седло софроновской лошади пустовало, а тот, который держал софроновскую лошадь за поводья, гнал как на пожар. Тут уже и дед Андрей начал понукать их лошаденку – случилось что-то, и хорошо бы домой поскорее, укрыться. Но – не успели. На подъезде к Сиваковке накрыл их целый отряд, галопом несшийся от Черниговки, но – слава богу, пронесло – на сани с бревнами, и на мужика с мальчиком, закопанным в солому, внимания не обратили, не до того им было. В Сиваковку отряд заезжать не стал, окружной дорогой пронесся к Рудаковской сопке.

А все остальное рассказал мне дед Никанор, знавший все со слов двоюродного брата Ивана, красноармейца, стоявшего в тот день на охране приемного пункта на сопке. День был солнечный, обзор с крыльца конторы был хороший, и Иван увидел двух конных. Те не по дороге даже, а через замерзшее болото гнали, как будто торопились очень, но чудно как-то торопились – то неслись, понукая лошадей, то вдруг останавливались, и о чем-то между собой разговаривали. Потом снова трогались, и снова останавливались. Они подъехали к самой сопке, встали внизу и какое-то еще время стояли. Потом один из них спешился и стал подниматься, а второй остался с лошадьми. И когда тот, что поднимался подошел близко, Иван узнал в нем Софронова. И, естественно, козырнул ему и пропустил в помещение. В конторе был приемщик, был еще один красноармеец из охраны – спал в кладовой для шкур. Кладовая была пуста – собранные ранее шкурки уже увезли и как раз накануне привезли на сопку деньги для дальнейших закупок. Большие деньги. Поэтому и командировали для охраны вместо одного двух красноармейцев. И еще в помещении были два охотника-корейца, шкурки из тайги привезли. Софронов вошел в контору, и почти сразу же оттуда раздались выстрелы. Сначала из нагана, три раза, потом один выстрел из винтовки. И тихо стало. Иван свою винтовку скинул с плеча и забежал в контору. В коридорчике стоят корейцы-охотники, у одного винтовка в руках. У открытой двери в комнату, где сидел приемщик, лежит Софронов. Из кладовой выскакивает полусонный красноармеец. Ну а в комнате под столом скрючившись сидит приемщик. Тот кореец, который с винтовкой стоял, говорит: «Бандита стрелял начальника – моя стрелял бандита». Софронов лежал на полу уже мертвый. Иван со вторым красноармейцем выскочили на крыльцо и увидели, что тот второй, который с лошадьми под сопкой остался, уходит, даже не узнав, что там наверху произошло. Уходит и софроновскую лошадь с собой уводит. Потом прискакал из Черниговки целый отряд чекистов, всех взяли под временный арест и начали следствие. Установили, что Софронов вошел в контору, открыл ногой дверь в комнату к приемщику и достал наган. Приемщик, который сидел как раз напротив двери, успел кинуться на пол, Софронов выстрелил три раза. Потом выстрелил кореец-охотник.

Два дня никого потом с сопки и никого из села на сопку не пускали. Чекисты всё на корейца наседали, а тот талдычил одно и то же: «Бандита стрелял начальника – моя стрелял бандита» («бедный кореец», – усмехнулся дед). Через два дня Ивана и второго охранника отпустили домой – они в се-таки служивыми были людьми, красноармейцами из местной части, а приемщика и двух корейцев-охотников увезли. Из оконной рамы за спиной приемщика две пули выковыряли, третья стекло пробила. Деньги в сейфе приемщика остались нетронутыми. Что и как собирался делать Софронов, можно было только предполагать. Софронов не мог не знать, что в конторе два охранника и что там могли случиться и еще какие-то люди. Зачем тогда пошел, тем более что напарник в последний момент отказался идти? У двоих еще могло выйти, но – не у одного. А может, он рассчитывал на свою грозную славу, рассчитывал, уверен был, что на самого Софронова рука ни у кого не поднимется?

Ну а потом вышло постановление крайисполкома считать Софронова героем, погибшим от бандитской пули, а Рудаковскую сопку переименовать в сопку Софронова. Так и осталось.

Дед рассказывал все это как бы спокойно, в голосе не было ни удивления, ни гнева: а что с них взять? – власть! И какой еще может быть история этой власти, какой может быть ее слава и ее память?