Медленные челюсти демократии

То было начало — еще не появились сосульки из замерзшей мочи, еще не создали главных, ошеломляющих произведений. Но вектор развития уже был задан. И сразу же стало ясно, как в целом обстоит дело в искусстве. Вот художник Он Кавара, японец; Джаспер Джонс, американец; Гюнтер Юккер, немец; Иван Чуйков, русский — но если их биографических данных не знать заранее, их невозможно различить. Да, почерк мастера несколько отличается — Юккер вбивает гвозди, а Чуйков делает кляксы, но это, пожалуй, и все различие. Ничто в их работах не указывает на разницу культур, опыта, мыслей. То есть, и это, к сожалению, надо произнести внятно: мыслей нет вообще — мыслительный процесс этим мастерам не свойственен.

Главное, что передает такое искусство зрителю (передает незамысловатыми техническими средствами, повторяющимся приемом) — это жест сопротивления стереотипности современного мира. Да, все кругом одинаково — но резкий жест творца есть вызов общему оболваниванию. Или, точнее сказать, этот резкий жест есть удостоверение личной состоятельности. В свободном обществе, где ценность отдельной личности крайне высока, надо обозначить, чем ты — именно ты — отличен от соседа. Вот, Юккер вбивает гвозди, а Чуйков совершенно иной человек — он ставит кляксы. Он, и многие его предшественники по кляксам, могли бы сказать словами поэта революции. «Я, — так мог бы сказать и Чуйков, и Поллок, и многие иные, — сразу смазал карту будня, плеснувши краску из стакана!». Маяковский написал это лишь однажды — а в дальнейшем много и тяжело работал, сказал много разного. Но художник Джексон Полок плескал краску из стакана каждый день и ничего (то есть совсем ничего!) кроме этого не знал и не умел. Он был не очень умный человек, но жест плескания краски определен в культуре как значительный. Жест этот, воспроизведенный сегодня тысячами новаторов, — они все только и делают, что плещут краску — стал сегодня не особенно резок. Кляксы ставят так, чтобы не обрызгать почтенную публику, авангардист сегодняшнего дня даже не делает вид, что хочет разрушить музеи, как делал его дедушка. Он прекрасно знает ситуацию на рынке — знает, почем кляксы, почем баночки с какашками, какой из кураторов близок к какому банку, какой банк спонсирует какой музей. Цивилизация внесла порядок в бунт авангарда — как и демонстрации против бомбежек в Ираке, бунт и кляксы производятся в строго отведенных для этого местах. Авангардист сегодня ценит порядок, он любит это общество и уповает на его стабильность, на то, что полоски будут только расти в цене, а законы и армия защитят его от настоящих дикарей — от мусульманских фанатиков или коммунистов. Он-то сам дикарь игрушечный. Он так только, в виде самовыражения ставит кляксы, но когда приходит в банк, то бумажки аккуратно заполняет. Он ручной авангардист, домашний, прикормленный, буянит только в разрешенных местах, как придворный шут.

Сегодняшний авангардист прямая противоположность авангардисту 10-х годов; те авангардисты представляли «миростроительную» демократию, новые представляют демократию «мироуправляющую». Те — хотели перемен; нынешние — хотят порядка. Нынче авангардист первый защитник цивилизации, и самые похабные и варварские его проделки есть гимн в защиту цивилизации. Авангардист хочет в музей, и общество пускает его охотно, он нужен обществу.

Общество затем и содержит эти современные капища и жрецов капищ, чтобы не было перемен — шаман надежнее, чем возмутитель спокойствия. Мироуправляющая демократия впускает в себя революцию дозировано, в гомеопатических дозах — в виде абстрактных холстов и слащавых инсталляций. Здесь, в музеях, при свете софитов, авангардисты изображают протестное поведение — а потом идут за гонораром к буржую.

Когда обыватель, глядя на дерзновенные кляксы и свободолюбивые какашки, говорит, что и он так бы смог — в его словах содержится глубокая правда. Он не только смог бы так, он так ежедневно и делает, осуждая начальство у себя на кухне, но исправно выполняя все, на него обществом возложенное.