Медленные челюсти демократии

Принять такое легитимное неравенство за цель развития человечества — зависит от каждого человека. Некоторые не могут с этим неравенством смириться, считают, что происходит обман. В истории встречались прекраснодушные мечтатели, которые не могли мириться с несправедливостью, пусть даже она и не затрагивает лично их. Они хотели всеобъемлющего плана развития человечества, такого проекта, который изменил бы человеческую природу — наделил бы счастьем всех в равной мере, а не только гипотетически. Такими были Иисус из Назарета или, допустим, Иммануил Кант. Их проекты объединяет одно: авторы проектов не обладали исполнительной властью, не двигали армиями — они просто провозглашали учение. На их руках нет крови, и может быть, поэтому их моральные призывы по-прежнему вызывают доверие. Вероятно, если бы мечтатели стали насаждать благо с оружием в руках, это благо сделалось бы относительным. Так планы Маркса оказались опорочены сталинской практикой — и сравнение марксизма с христианством, поруганным инквизицией, убеждает нас не до конца: если бы инквизиция имела место в девяностых годах первого века, сравнение звучало бы убедительнее. Конечно, можно вообразить, что ревнители категорического императива Канта пойдут громить тех, кто императив не усвоил, — но для того чтобы это произошло, требуется гигантская идеологическая работа. Если такую идеологическую работу не провести, категорическим императивом как основанием для убийства невозможно воспользоваться, не убив самого себя. Так и христианская религия сделалась директивной, лишь перейдя в ведомство церковной идеологии, на что потребовались века. В случае с марксизмом путь к идеологии оказался значительно короче — и это пугает.

Но уж если трудно оправдаться благородному Марксу, не имевшему никакого материального интереса в продвижении своего учения, то у современных циничных политиков не должно быть даже шанса на снисходительное отношение. Они, защитники прав и свобод, наживающие личные состояния на убийстве себе подобных, не должны найти никакого сочувствия в оценке. Невозможно буквально принести благо тому, кого ты убиваешь, — факт любого убийства отменяет понятие блага. Однако именно такое благо, внедренное посредством насилия, предлагают народам мира чаще всего. Именно такое благо предлагают и сегодня. И если эта несправедливость оказывается неуязвимой для правового суда, поскольку она законнее, нежели тирания, суда морального она избежать не может.

Одни люди мечтали о Городе Солнца, но совсем другие этот город строили, и строили напористо — исходя из положения, что однородная конструкция суть благо для всех. И разве Кампанелла, Платон и Маркс — все те, кого либеральный идеолог Поппер записал во враги «открытого общества», — разве они сравнятся своей директивностью с сегодняшней системой подавления людей во имя свободы? Сталин считал возможной интервенцию социализма, Троцкий говорил о перманентной революции, Гитлер мечтал о тысячелетнем рейхе, Буш настаивал на всемирной демократии — и все эти разговоры о мировом порядке базировались на идее универсальной справедливости. Количество жертв соизмеряют с качеством достижений, подсчитывают, сравнивают цифры, приходят к выводу, что дело того стоит. Подобная арифметика — необходимая деталь демократической политики. Если мы говорим о воле самого народа, о человечестве в целом — то придется взять калькулятор: интересно, скольких мы убьем, чтобы остальных освободить — точнее сказать, для того чтобы их господство получило законные основания?

Сегодняшний политический словарь выдвигает на первое место слово «цивилизация». Это магическое слово, которое, помимо материальных достижений, очевидно символизирует достижения правовые. На основании правовых достижений цивилизация может позволить себе такое, что в других условиях рассматривалось бы как зверство и бесчеловечность. Приобретенная индульгенция («податель сего является защитником прав человека») — позволяет делить мир на варваров и цивилизованных людей и обращаться с народами дифференцированно. Эту правовую индульгенцию выдает демократия, считается, что защитникам демократии позволено много. И следовательно, с демократии многое спросится.