Медленные челюсти демократии

- Если бы Британия пошла на этот договор, - сказал старик, - и согласилась бы с депортацией евреев на Мадагаскар, то ведь никого стимула у американцев не осталось бы. А надо было, чтобы Америка вступила в войну - не хотела Британия мира с сильной Германией. Надо было всю планету взбудоражить, Америку поднять, а для этого ничего лучше еврейского геноцида и не придумать. Представляете, война без геноцида - это ведь уже совсем другая война. Я так думаю, что Черчилль взвесил все обстоятельства и решил - уж лучше пусть будет геноцид.

- Что вы такое говорите?! - крикнул я ему. - Это, выходит, англичане Освенцим построили?! Это, может, англичане в Бухенвальде евреев душили?! Немцы, оказывается, вообще ни при чем - честно предложили: лучше разрешите везти евреев на Мадагаскар, а то всех задушим. Вот ведь благородство!

- Здесь вы, конечно, правы, - сказал он, - я же нашей исторической вины не отрицаю. - Он усвоил это выражение: «историческая вина». - Тут уж идеология так разгулялась, что остановить немецкий народ было нельзя. Не любили евреев. И лично фюрер не любил. Но некоторые люди пытались спасти ситуацию. Вот Гесс, например, попытался. Предложения-то были конкретные: Британии остается вся ее империя, только Германии возвращаются колонии, отнятые по Версальскому договору, а англичане уходят из Ирака.

- И Черчилля в отставку, - сказал я. Про эти предложения я читал.

- Ну это не главное, - сказал старик. - Это, думаю, не основной пункт. Основной - Мадагаскар. Вот, посчитайте: десятого мая Гесс полетел, его арестовали, и сразу Гитлер объявил Гесса сумасшедшим, а двадцатого мая заявил об открытии Освенцима.

- А вы откуда знаете, что Гесс пытался это остановить?

- Мне его сын рассказывал. Он навещал отца в тюрьме Шпандау, перед тем как его удавили.

- Разве Гесс не покончил с собой?

- Помилуйте, зачем человеку в одиночной камере кончать с собой, после того как он уже сорок семь лет отсидел. Он уж, наверное, привык. И потом, ему было девяносто три года - если немного подождать, так и сам помрешь. Согласны?

Тут возразить было нечего.

- Боялись, что Гесс заговорит. Ему на Нюренбергском процессе слова не дали. Приговорили к пожизненному как преступника против человечности - а что он такого сделал? Лагерей он не строил, война до сорокового года была самой что ни на есть обыкновенной. И войну-то объявила сама Англия. За что пожизненно?

- За что же?

- А чтоб молчал. Когда, после вашей перестройки, Горбачев предложил дать ему свободу, тут Гесса и удавили. Хороший был человек Горбачев, столько добра сделал.

Я ничего не ответил. И что тут было сказать. Этот старик преступлений, по-видимому, не совершал. Воевал на территории своей Северной Германии в сорок четвертом году - вот и все. Ненавидеть его не за что.

В том, что Гиммлер устроил бы резню на этом самом Мадагаскаре, я не сомневаюсь. Построили бы нацисты на Мадагаскаре душегубки как в Дахау - и всех бы передушили, как они и собирались. Только тихо, без свидетелей. И Черчилль наверняка это понимал. И все, думаю, это понимали.

Но если, правда, был шанс спасти людей путем перемирия? Или хотя бы оттянуть бойню, а потом что-то придумать? Или даже выкупить - ведь продавал же Гиммлер в конце войны еврейские жизни союзникам. Гиммлер хотел понравиться Западу, он хотел спастись - и стал торговать евреями, тайком высылать их в Швецию. Евреев в 1944-м выкупал у Гиммлера шведский граф Фольке Бернадотт, вывозил их через Северное море. Я знаю одного старого шведа, Арне Ларссона, который фрахтовал для Бернадотта корабли. Арне перевез тридцать тысяч евреев - два раза по семь тысяч, потом еще шестнадцать. Ведь можно было попытаться?

Впрочем, мой собеседник прав, тогда война выглядела бы совсем иначе, большая доля пафоса была бы утрачена.

Я не знаю, как относиться к рассказанной истории, да и собеседник мой лукавил, сознательно упустил многие факты. В сороковом году уже вовсю бомбили Лондон, разбомбили Ковентри, Англия в тот момент стояла одна - против Гитлера и Муссолини, захвативших практически всю Европу. Какой же тут мирный договор? Нет, Черчилль должен был держаться до конца.