Медленные челюсти демократии

«Тайна - творение знака, а знак - реальный вид тайны, в котором постигаются таинства нового». Немного запутано и напоминает мысль повара Юрайды (см. «Приключения бравого солдата Швейка»), высказанную последним в частной беседе с телеграфистом Ходоунским. Так, повар-оккультист Юрайда между прочим заметил, что «форма есть небытие, а небытие есть форма». Тот факт, что Малевич и Юрайда оба работали на территории Восточной Европы в одни и те же годы, оба имеют славянские корни, несомненная общность исканий Малевича и Юрайды - все это заставляет предположить возможные контакты этих людей. Однако данная тема заслуживает отдельного исследования. Пока лишь я ограничусь тем, что скажу, что оба мыслителя - Юрайда и Малевич соответственно - тяготели к сверхзнанию, к таинственной тайне, к «тайне, в которой постигаются таинства», если следовать буквально тексту К. С. Малевича. «Тайна - творение знака»! Слова эти может сказать разве что верховный жрец Очистительного пламени, иерарх, владеющий печатью сакрального бытия. Сколько их было в те годы, помимо Малевича и Юрайды, - жрецов и иерархов, производивших для мира невнятный, но могущественный язык заклинаний. Излишне даже напоминать, что сотворение идола и кумира - сотворение знака - есть нечто прямо оппозиционное христианскому образу. Ни Малевич, ни Юрайда не склонны были ставить под сомнение свою деятельность только лишь из-за того, соответствует она канону создания христианского образа или нет. По мысли Юрайды, иерарх и провидец пребывает в так называемом состоянии «гаки». «Не получив гуляша по-сегидински, капитан Сагнер впал в состояние "гаки". Знаете ли вы что такое состояние "гаки"? - спросил как-то Юрайда собеседников, и тут же пояснил: - Гаки - это специфическое состояние голодных духов». Именно в состоянии голодных духов и пребывали иерархи двадцатого века - они спешили реально изменить мир, перевести мир в иное состояние, и это буквально выражалось в поедании мира.

Исследовательница авангарда Камилла Грей, в прекраснодушном желании оправдать любимого автора, пишет следующее: «Для Малевича фигуративная работа имеет отношение к человеческой фигуре - но только лишь как к символу человечества (symbol of Mankind)». Не портрет, не рассказ о человеке, не биография - то, чем занималось искусство прежде - но символ человечества, не больше не меньше! Символом человечества К. Грей называет яркие изображения крестьян без лиц и рук, этаких пестрых неодушевленных чурбанов, населявших пейзанские серии Малевича десятых годов. Позволительно поинтересоваться: если это символ человечества, а человек (во всяком случае, в известных текстах это утверждается) создан по образу и подобию Божьему - значит ли это, что и Бог выглядит буквально так? То есть Бог - это некий обрубок, пестро покрашенный, с точками вместо глаз? Это Он и есть? Или это некий знак Бога - явленный Малевичу и повару Юрайде (одному в виде пятна, другому в виде гуляша по-сегедински)?

Подмена образа Бога знаком, иератическим клеймом, идолом - это распространенная для авангарда метафора. Интересно другое: такого рода знакотворчество охватило христианский мир, и было признано нормой повсеместно. Вместо Бога любви и милосердия создать безличный иератический знак, в котором будет таинственным образом содержаться новое и грозное - вот буквальная программа пионеров авангарда. Подобные Малевичу и Юрайде претензии к Богу высказывали идеологи нацизма - и хотя это звучит излишне резко в разговоре о художнике и поваре, тем не менее антирелигиозный аспект пропаганды совершенно тождествен. Сотрудничая в газете «Анархия», Малевич атаковал эпоху Возрождения именно за ее приверженность христианству: «Мы входим в новый рай, чтобы создать новый образ свой, сбросив личину подобия старого "Божества"». Ровно этими же словами говорил и Гитлер: цель рейха он обозначал как устранение прежнего Бога. Но яснее прочих суть авангарда выразил Хлебников: «Перун толкнул разгневанно Христа».

Так оно именно и было. Толкали и пинали христианскую культуру буквально со всех сторон - и многие. Когда в тридцатые годы Перун объединил свои усилия с Одином и Тором, результат оказался весьма заметен.

Не почвенничеством измерялся пафос язычества - но повсеместной (не только лишь в России одной явившейся) волей к власти и победительному хаосу. Неприязнь к установленному христианской цивилизацией порядку («Если кто сетку из чисел набросил на мир, разве он ум наш возвысил, - нет, стал наш ум еще более сир») обещала новый порядок, порядок языческий. И славили новый порядок и прародительный хаос решительно повсеместно.