Медленный солнечный ветер

— Просто интересно, — ответил Дарко.

— И, солдат…

— Дарко, — тут же поправил он ее.

— Ладно, Дарко. Спасибо.

Дарко в изумлении приподнял брови. Она уже во второй раз благодарила его, но только теперь он уловил в ее благодарности что-то еще — недосказанное.

Он вспомнил, как сумасшедшая беженка говорила ему, чтобы он был рядом с ней. Это не ты ее держишь, говорила она, а она тебя. Но Дарко не мог позволить этой крошечной пташке снова выпасть из гнезда. Он будет рядом с ней — недолго, но будет.

Пискнул звоночек, оповещающий о прибытии кабинки в Город.

— Где они находятся? — спросил Дарко, и Димитрия указала ему в сторону огромного здания-яйца.

— Почему ты не явился на слет?

— Не было желания.

Димитрия на это только хмыкнула. А как же, желания у него, видите ли, не было.

Они снова побежали. Но на этот раз все было по-другому. Они пытались изменить то, что изменить было уже невозможно. Пытались сдвинуть скалу. Пытались заставить Землю крутиться в обратную сторону, а время идти вспять.

Что ж, чудеса иногда случаются.

* * *

Николас Кингстон только что закончил вступительную часть своей речи. Часы показывали три часа, но дня или ночи — определить было невозможно. За этим просто уже никто не следил.

Он не особенно беспокоился о том, что говорил. Люди ему верили, сколько он себя помнил. В последний раз речь подобного масштаба он провернул перед собранием штаба почти десять лет назад, и тогда он был жутко пьян.

Он помнил, как президент тогда с недоверием косился на него. Конечно, президент — он ведь надежда своей страны, ее поддержка. Ее лицо, в конце концов. Николас предлагал президенту покинуть планету вместе со своей семьей в ближайшие несколько лет. Если подумать, президент ничего не терял — наоборот, даже очень много выигрывал. Все, что его останавливало, это его совесть. Но Николас Кингстон — тогда еще двадцатипятилетний паренек — смог убедить его, что другого выхода нет, а для народа все наоборот идет только к лучшему.

Старый дурак ему поверил.

Их было несколько сотен. Самое отборное мясо, самые умные, сильные и выносливые солдаты. Их готовили к этому делу практически с самого рождения. Их учили убивать. Их учили покорять. Их учили не чувствовать.

"Ничто не должно мешать хорошему солдату", — говорил тогда ему его отец. Не биологический отец, конечно, — такого у него вообще никогда не было (лучшие гены, да, с ними не поспоришь). Отцом он называл своего наставника, который и воспитал из него настоящего мужчину. Бездушного. Безжалостного.

У него были голубые глаза и сладкий голос, который когда-то очаровал не одну девушку, но все это было смертоносное оружие. Он мог убедить любого в чем угодно. Своего напарника в одном из рейдов на восток он ради забавы убедил, что тот — индюк.

Уж Николас Кингстон мог убедить оставшихся в живых людей, что им не выбраться. А эту жалкую кучку мятежников он без труда, лишь щелкнув пальцами, мог убедить, что он с ними заодно.

Это было так просто. Они слушали его и не замечали, как он вешал им лапшу на уши и кормил лунной кашей их уставшие головы. Сейчас эти олухи могли поверить во что угодно — даже в то, что Коперник был неправ, и Земля действительно плоская.

(Очень скоро все они вспомнят про Коперника и про Землю, от которой уже ничего не останется.)

Николас Кингстон чувствовал себя королем этого бала. Он беззаботно крутил в руках полупустой бокал с шампанским и рассказывал людям о том, как это прекрасно, что у них наконец-то появилась девушка, которая не была заражена вирусом. Он говорил о том, что это их спасенье, их последний шанс для борьбы с Посланцами. И они ему верили.

У Николаса Кингстона, как и у всех его братьев, взращенных вместе с ним для одной благой цели, была идеальная память. Он мог хоть сейчас воспроизвести в мыслях любой фрагмент из своей жизни, начиная с того времени, как он появился на свет. Он помнил свою мать и видел ее лицо в своей голове так же четко, как лицо этого лысого мужчины с перевязанной рукой перед собой. Его мать не была красивой. Сразу после родов она выглядела уставшей, обессилевшей и… жалкой. Больше он ее ни разу не видел.

Благодаря своей уникальной памяти Николас Кингстон моментально вспомнил эту девушку, которую эти безмозглые мятежники собирались использовать в своих гнусных целях. Он вспомнил ее, хотя с их последней встречи прошло уже целых двенадцать лет. Другая бы такая девочка уже выросла бы и встала молодой цветущей девушкой, но не эта. В глазах этой девчонки все еще горел тот дикий примитивный огонь, который Николас Кингстон так ненавидел в людях.

Много раз он спрашивал себя, почему не убил ее тогда, когда она была так близка и беззащитна. Но вместо этого он прострелил ей только руку.

Это был первый и последний раз, когда он поддался эмоциям — этому злому червю, о котором так много рассказывал ему его отец. Он пожалел маленькую девчонку, которая по собственной глупости выбежала из дома во время погромов на улицах.