Медная пуговица

Но самым удивительным было увидеть человека, который сидел за дощатым столом и которого я считал погибшим в гитлеровских застенках…

Это был не кто иной, как Мартын Карлович Цеплис!

Да, это был мой квартирный хозяин, у которого так спокойно и хорошо мне жилось до того самого дня, когда судьба столкнула меня с Янковской.

Коренной рижский рабочий, старый коммунист, проверенный в самых сложных и тяжелых обстоятельствах, этот человек был и будет своим до конца. В этом у меня не было никаких сомнений!

Я взволнованно протянул ему руку:

— Мартын Карлович!

Но сам Цеплис не отличался экзальтированностью. Он слегка улыбнулся и спокойно пожал протянутую ему руку, так, как если бы мы расстались с ним только вчера.

— Здравствуйте, товарищ Макаров, очень приятно…

Но он не договорил: мало приятного произошло с тех пор, как мы виделись с ним в последний раз.

— А ведь я искал вас, Мартын Карлович! — воскликнул я с некоторым даже упреком. — Но какая-то особа, увы, посоветовала мне обратиться ни больше ни меньше, как в полицию!

— Да, я слыхал, что вы меня искали, — подтвердил Цеплис. — Но у меня не было возможности вас уведомить…

— Значит, эта женщина…

— Да, это свой товарищ, — подтвердил Цеплис. — Но вас она не могла признать за своего. У нее не было для этого данных, и в настоящее время требуется проявлять особую осторожность. Но она поступила очень разумно. Если вы свой, она предупредила вас о том, что надо опасаться полиции, а если бы оказались чужим, к ней нельзя было бы придраться: она направила вас именно в полицию.

— Я не рассчитывал встретить вас здесь, — признался я.

— Партии лучше знать, где кому находиться, — уклончиво возразил Цеплис.

— А семья? — поинтересовался я. — Успели эвакуировать?

— Жена и сын в деревне, у родственников, — пояснил Цеплис. — Я расстался с ними на второй день войны, но от товарищей знаю, что они пока в безопасности.

— А Рита?

У Цеплиса было двое детей: сын Артур, сдержанный и очень похожий на отца тринадцатилетний мальчик, и девятнадцатилетняя Рита, миловидная, умная, порывистая девушка, комсомолка и студентка педагогического института.

Цеплис нахмурился.

— Риты нет, — негромко объяснил он, не уклоняясь от ответа, точно речь шла о ком-то постороннем. — Риту оставили в городе, и немцы схватили ее чуть ли не на следующий день после занятия Риги, когда она вместе с другими комсомольцами пыталась вывести из строя городскую электростанцию…

У меня сжалось сердце… Я потянулся к Цеплису.

— Мартын Карлович!…

Но он мягко отвел мою руку и на секунду опустил глаза.

— Не надо…

Он принудил себя слегка улыбнуться, как бы давая понять, что сейчас не время ни грустить, ни бередить душевные раны, и шагнул к двери.

— Ну а теперь я вас познакомлю…

Он вышел, оставив меня одного, но вскоре вернулся обратно вместе с человеком, доставившим меня в расположение партизан.

— Капитан Железнов, — сказал Цеплис, представляя мне моего спутника.

— Я уже знаю, что это капитан Железнов, — сказал я. — Мы познакомились еще вчера.

— «Знаю» не то слово, — возразил Цеплис. — Если бы знали, нам не пришлось бы ехать сюда.

— Извините меня, — сказал я, протягивая Железнову руку. — Но ведь в моем положении легко заподозрить что угодно.

— А я не в претензии, — ответил мне Железнов. — Дело законное, на вашем месте я тоже задумался бы…

Я не выпускал его руки из своей.

— Слушаю вас, капитан… товарищ Железнов!

Железнов улыбнулся своей мягкой, застенчивой улыбкой.

— Может быть, и письмо Жернова возьмете теперь, хотя сейчас оно и не очень нужно?

— Почему не нужно?

— Потому что теперь я в рекомендациях для вас уже не нуждаюсь.

Он дружелюбно посмотрел на Цеплиса.

— Да, — подтвердил Цеплис, — товарищ Железнов — это наш товарищ.

— Что ж, поговорим? — предложил Железнов, переходя на деловой тон, и сел на скамейку, приглашая тем самым садиться своих собеседников.

Но Цеплис, не столько в силу врожденной деликатности, сколько руководствуясь опытом старого подпольщика, накопленного им за годы ульманисовской военной диктатуры, направился к выходу; он хорошо усвоил правило не интересоваться тем, что не имело прямого отношения к его непосредственной деятельности.

— Разговаривайте, — сказал он. — А у меня тут своих дел…

Он оставил меня наедине с Железновым.

— Вам понятно, по чьему поручению я действую? — спросил он меня.

Я согласно наклонил голову.

— Поэтому вам придется рассказать о себе, — сказал он. — Но предварительно поинтересуйтесь…

Он все же протянул мне привезенное письмо. Конверт был заклеен, и, пока я его вскрывал и читал записку Жернова, Железнов молча наблюдал за мной.

Я хорошо знал и почерк своего начальника, и его манеру выражаться. Записка отличалась обычным его лаконизмом. В ней Жернов передавал мне привет и совершенно официально, в тоне приказа, предлагал полностью довериться подателю письма.

Да, все в записке было сухо и лаконично, но — это даже трудно объяснить — какая-то теплота, сдержанная стариковская ласка сквозила меж скупых строк…