Медная пуговица. Кукла госпожи Барк

— Нет! — ответила она чуть ли не с насмешкой. — К вам!

Я решил потерпеть, в конце концов все эти загадки должны были разъясниться. Мы ехали вдоль бульваров.

— Не глядите на деревья, — коротко бросила мне Янковская.

На деревьях висели люди, это были повешенные. Вот что другое было на улицах Риги.

Я положил свою руку на руку Янковской.

— Не торопитесь.

Она укоризненно посмотрела на меня и замедлила ход.

Прямо против меня висело двое мужчин, мне показалось, двое пожилых мужчин, хотя я мог ошибиться, глядя на окаменелые серые лица. На груди одного из них висел обрывок картона с краткой надписью: «Повешен за шпионаж»…

Янковская испытующе смотрела на меня.

— Вас это очень… удручает?

Я промолчал. Что я мог ей ответить! И она опять повела машину с прежней скоростью. Она свернула в какой–то переулок, еще раз свернула и еще раз, и мы выехали на одну из самых спокойных и фешенебельных улиц Риги. Остановилась перед большим светлым четырехэтажным домом.

Мы поднялись на второй этаж. Янковская достала из сумочки ключ, открыла английский замок, и мы очутились в просторной передней. Навстречу нам вышла немолодая светловолосая женщина в темном платье, с кружевной белой наколкой на голове.

— Здравствуйте, Марта, — поздоровалась с ней Янковская. — Вот и господин Берзинь!

Та, кого Янковская назвала Мартой, приветливо улыбнулась, и вдруг я заметил, что улыбка ее сменилась какой–то растерянностью.

— Здравствуйте, господин… — неуверенно произнесла Марта; она как–то запнулась и с напряжением добавила: — Господин Берзинь.

— Ничего, ничего, Марта, — поощрительно сказала Янковская. — Можете идти на кухню, сегодня господин Берзинь будет обедать дома, а мы пройдем в кабинет.

Мы прошли через небольшую столовую, и Янковская ввела меня в кабинет. Обе комнаты были обставлены современной мебелью, очень модной и очень удобной, доступной только состоятельным людям. В кабинете стояли гладкий полированный письменный стол, легкие кресла и шкафы с книгами. Стены украшало множество однообразных акварелей, выполненных в какой–то условно–небрежной манере.

Мы остановились посреди комнаты.

— Надеюсь, — начал было я, — теперь вы объясните…

Но Янковская не дала мне договорить.

— Вы могли бы быть более любезным хозяином, — упрекнула она меня. — Прежде чем задавать вопросы, следовало бы предложить мне сесть.

Я пожал плечами.

— Хозяином? Я хочу знать, где я нахожусь!

— Вы находитесь у себя дома. Это квартира Августа Берзиня, а вы, я уже вам говорила, вы и есть этот самый господин Берзинь.

— Хватит! — воскликнул я, повышая голос. — Вы долго намерены играть со мной в прятки? Извольте объясниться, или я немедленно покину этот дом…

— И сразу очутитесь в гестапо, — насмешливо перебила меня Янковская. — Учтите, в Риге нелегко скрыться… — Она села в кресло и кивком указала мне на другое. — Сядьте и давайте поговорим спокойно. Кстати, я хочу вас спросить: умеете ли вы рисовать?

Мой окрик не имел успеха, она была не из тех, на кого можно было воздействовать криком.

Все–таки худой мир лучше доброй ссоры…

— Рисую, — мрачно ответил я. — Мои картинки не вызовут больших восторгов у ценителей живописи, но во время занятий топографией я набрасывал иногда пейзажи.

— Это прекрасно, — сказала тогда Янковская. — Вы даже превзошли мои ожидания. Дело в том, что вы художник, господин Берзинь, вы рисовали пейзажи, которые вам удавалось иногда продавать, хотя вы не слишком нуждались в деньгах… — Плавным жестом она указала на стены: — Ведь это ваши рисунки, господин Берзинь!

Я еще раз раздраженно взглянул на акварели, украшавшие кабинет.

— Так рисовать я умею! — вызывающе сказал я.

— Вот вы и запомните, что вы художник, — сказала Янковская. — В Риге вас знают, и вы кое–кого знаете…

— Но ведь я не Берзинь, — запротестовал я. — Вам это отлично известно…

Она подошла ко мне, небрежно села на ручку моего кресла.

— Вы милый и глупый, вы находитесь в плену представлений, которые владели вами три месяца назад, — произнесла она, и в ее голосе прозвучала театральная грусть. — В потоке времени столетия подобны мгновениям, а за истекший месяц человечество пережило столько, сколько в иные времена не переживает в течение целого столетия. Месяц назад Рига была советской, а теперь она немецкая, Москва накануне падения, и солнце восходит с запада, а не с востока. Макаров умер и никогда не воскреснет, а если вы попытаетесь его воскресить, его придется похоронить вторично.

Она встала и прошлась по комнате.