Медная пуговица

– И на этот раз вас некому было бы спасти, потому что обратного пути у вас нет, – цинично согласилась Янковская. – Я не советую вам пренебрегать мною, вы еще слишком неопытны, а немцев обмануть нелегко. Это меня и тревожило, поэтому я и спросила, как вы справились… – Она подошла ко мне и провела рукой по моим волосам. – Будьте умницей, нам невыгодно ссориться, – примирительно сказала она. – Чего хотел от вас Эдингер?

Черт знает, какие у нее были связи и возможности! С ней не стоило ссориться, и я бы не поручился, что она не могла узнать о моем разговоре с Эдингером от кого-нибудь из его окружения, поэтому я не собирался сильно отклоняться от истины.

– Он просил показать рацию, при помощи которой Блейк сносился с Лондоном, – признался я с таким видом, точно Янковская вырвала это признание против моей воли.

– Рацию?! – воскликнула Янковская. – Но ведь это же блеф!

– То есть как «блеф»? – спросил я. – Разве у Блейка не было рации?

Янковская пожала плечами:

– Я лично никогда не слыхала ни о какой рации. Конечно, могла быть, и каким-нибудь путем немцы могли о ней пронюхать. Но вы-то… это рискованный путь – блефовать с немцами! Вы о рации не знаете ничего, а играть с ними комедию долго не удастся, вы рискуете головой.

Я насмешливо посмотрел на Янковскую:

– Ну а если я обнаружил рацию?

– Вы?! – На этот раз она удивилась вполне искренне. – Каким образом?

– Я нашел в этом кабинете кое-какие координаты, которые помогли мне…

Я сказал это так, точно это было самое повседневное дело – находить тайные передатчики, посредством которых резиденты английской секретной службы осуществляют свою связь.

Янковская широко раскрыла глаза:

– Вы это серьезно?

– Вполне.

– И вы нашли указание на местонахождение рации в этом кабинете?

– Вот именно.

– Но каким образом?

– Это мой секрет.

– И знаете позывные и код?

– Приблизительно.

– И преподнесли этот подарок Эдингеру?

– Почти.

– Ну, знаете ли… – В ее глазах блеснуло даже восхищение. – Вы далеко пойдете!

На несколько мгновений она утратила обычную выдержку и превратилась просто в женщину, восхищающуюся сильным мужчиной.

– Я рада, что не ошиблась в вас. – Она опустилась в кресло и закурила папиросу. – Кажется, вы способны завоевать мое сердце!

Но я остерегался этой женщины. Кто знает, какие причины на самом деле побудили ее погубить Блейка!

– Мне трудно в это поверить, – меланхолично произнес я, отходя к окну. – Вряд ли вы способны полюбить кого-нибудь, кроме себя.

Янковская не ответила, она только нервно потушила папиросу, долго сидела молча, потом поднялась и тихо, не прощаясь, ушла.

Наступила пятница.

А мне было сказано: вторник или пятница, от пяти до семи, книжная лавка на площади против Домской церкви…

Эта церковь, построенная еще в тринадцатом веке, один из красивейших архитектурных памятников Риги, пережила все бомбардировки и превратности войны, уцелела до наших дней и посейчас украшает старинную Домскую площадь.

Все мне нравилось в этом районе: и древняя церковь, и прилегающие к ней узкие улочки и переулки, нравились выстроенные в готическом стиле дома и вымощенные булыжником мостовые…

Все здесь дышало стариной, все давало почувствовать полет времени.

Я шел по Известковой улице, улице бесчисленных магазинов и магазинчиков, посреди оживленно снующих прохожих…

Тот, кто никогда не был здесь прежде, не заметил бы ничего особенного: множество магазинов и множество прохожих. Но я – то бывал на этой улице и раньше, всего несколько месяцев назад, я – то замечал: вот магазин как магазин, а рядом пустое помещение, запертые двери, голые витрины, и опять пустое помещение и запертые двери…

И все же, чем дальше шел я по Известковой улице, тем больше улучшалось мое настроение: все дальше уходил я от того, кто был Дэвисом Блейком, уходил от его «цветов зла», и от «Цветов» Бодлера, и от изящных томиков Марселя Пруста, от чужой просторной квартиры и от чужих, доставшихся мне в наследство вещей, от нехитрых девушек и двуличной Янковской, от ее угроз и заигрываний, от всего непривычного и чуждого, уходил и все больше становился самим собой…

Вот и Домская площадь, церковь и против нее букинистический магазин. Большое окно, в котором выставлены книги. Низкая, наполовину застекленная дверь…

Я открыл ее. Зазвенел колокольчик, прикрепленный к двери. Должно быть, хозяин не всегда сидел в своей лавке и отлучался в помещение, расположенное позади магазинчика.

На этот раз хозяин был у прилавка. Угрюмый, небритый латыш. Седая щетина покрывала синеватые склеротические щеки, разрисованные багровыми жилками.

Хозяин был не один: еще через дверное стекло я заметил, что над при­лавком склонился какой-то покупатель.

Я вошел и невольно сделал шаг обратно, неприятно пораженный встречей…

Я увидел Гашке! Да, того самого Гашке, с которым лежал в госпитале в одной палате и которого мельком заметил в канцелярии гестапо.