Медная пуговица

– Господин Берзинь, – торопливо сказала она, – уезжайте отсюда поскорее. Вскоре после того как вы уехали, к нам явились двое эсэсовцев. Они спросили вас. Я сказала, что вы вернетесь нескоро. Они ответили, что будут ждать вас, и сидят сейчас в гостиной. Уезжайте, прошу вас, пока не поздно. Я думаю, они пришли за вами.

9. Под бежевым абажуром

Нелепо было убегать от эсэсовцев: Ригу я знал недостаточно хорошо, да и вообще почти никого не знал в городе, а тех немногих, кому я был известен, только поставил бы под удар своим появлением; в постоянной охоте на людей, проводимой нацистами в оккупированных местностях, редко кто мог уйти от этих охотников за черепами; и, наконец, у меня не было твердой уверенности в том, что эсэсовцы пришли за моей головой…

Меня заинтересовало, как Марта могла выйти из дома, если там сидели эсэсовцы, и я спросил ее об этом.

– Они сидят в гостиной и курят сигареты, – объяснила Марта. – В кухню они не заглядывали. Поэтому я решила выйти во двор и дождаться вас…

Марта знала, что я не господин Берзинь, и все-таки почему-то жалела меня…

Однако об этом некогда была раздумывать.

– Возвращайтесь к себе и не волнуйтесь, – сказал я Марте. – Не так страшен черт, как его малюют.

Я вошел в парадный подъезд, поднялся по лестнице, отпер дверь и прямо прошел в гостиную.

– Хелло! – сказал я. – Здравствуйте, ребята!

Два молодых парня с отупевшими от своей работы лицами сидели в креслах и попыхивали сигаретами. При виде меня они вскочили.

– Хайль! Хайлитль!

«Хайлитль» значило то же, что «хайль Гитлер», это была жаргонная скороговорка.

Нет, не похоже было на то, что они готовились забирать меня в тюрьму.

– Очень хорошо, – сказал я. – Вы зашли отдохнуть или у вас есть ко мне дела?

Один из них осклабился, другой остался серьезен.

– Господин Август Берзинь? – осведомился тот, который оставался серьезным. – Нам приказано доставить вас в гестапо.

– Может быть, доедем в моей машине? – предложил я.

– Отлично, – согласился тот, который оставался серьезным, и царственным жестом пригласил меня идти вперед: – Прошу!

Нет, так эсэсовцы не арестовывали…

Когда мы подъехали к гестапо, спесь сразу сползла с моих провожатых; тот, что оставался серьезным, выскочил, козырнул и остался у машины, а тот, который улыбался, повел меня к Эдингеру.

Я опять очутился в знакомом уже мне кабинете перед руководителем рижского гестапо.

– Садитесь, – предложил он и для внушительности на минуту задумался. – Садитесь, капитан Блейк. У меня к вам дела…

Увы, Эдингер придерживался не столь уж выгодной политики кнута и пряника: если при первом свидании он манил меня пряником, на этот раз он пытался меня припугнуть.

– Я хочу вас информировать. Получен приказ рейхслейтера Гиммлера, – торжественно произнес он. – Всех иностранных офицеров я обязан интернировать в лагеря особого назначения. Однако это относится только к офицерам, захваченным в форме, с оружием в ру­ках…

Он многозначительно посмотрел на меня своими бесцветными глазами.

– Это не относится к шпионам, скрывающимся среди мирного населения, – принялся он перечислять. – Не относится к личностям, представляющим особую опасность для государства. Не относится к лицам, злоумышляющим против фюрера и германского народа. Не относится к задержанным, пытающимся бежать…

Его крашеные усики зашевелились, как у таракана. Он ничего не добавил, но я отлично понял, что он хотел сказать. Я легко мог стать и скрывающимся шпионом, и личностью, представляющей особую опасность, и лицом злоумышляющим, и, наконец, меня просто могли пристрелить при попытке к бегству.

Это-то я понял, но еще не вполне понимал, чего домогался Эдингер, а ему, разумеется, что-то было от меня нужно.

– Вам не надо забывать, кому вы обязаны жизнью, – торжественно заявил Эдингер. – Когда рука советского агента настигла вас в собственной вашей квартире, мы сделали все, чтобы вырвать вас из объятий смерти.

Эта версия происшедших событий, придуманная, вероятно, Янковской, мало соответствовала действительности, но мне следовало ее принять.

Со всей прямолинейностью и самоуверенностью, которые особенно сильно проявлялись у немецких чиновников в ту пору, он не замедлил поставить передо мной категорический вопрос:

– Вы умеете быть благодарным? Наш вы или не наш?

Теперь, после полученных мною указаний, я мог пренебречь тем, что может подумать обергруппенфюрер Эдингер об английских офицерах, которых, по его мнению, я представлял сейчас перед ним.

– Вы ставите меня в безвыходное положение, – ответил я с достаточной долей высокопарности, которая, впрочем, не могла не импонировать такому субъекту, как Эдингер. – Интересы Великобритании вынуждают меня разоружиться и вручить вам свою шпагу.

– Хайль Гитлер! – в ответ на это крикнул Эдингер.

Я не знал, ждет ли он от меня подобного вопля, но промолчал, считая, что английскому офицеру даже в таких обстоятельствах нельзя уподобляться гитлеровскому штурмовику.

– Я рад, что мы нашли общий язык, – сказал Эдин­гер. – Потому что ваш выживший из ума Черчилль ничего не понимает в политике…