Медный гусь

Ерофей Брюква сидел в обнимку с мушкетом под сосной. С этой позиции оба струга были видны хорошо. Демьян Перегода ушел по следу раненого медведя, он полагал, что косолапый помер где-то неподалеку, и хотел его освежевать. Мясо и шкура путникам в дороге пригодились бы, хотя на медвежий жир рассчитывать не стоило, медведь по весне его нагулять не успел. Ерофея все еще слегка знобило, гудела голова, и временами тихо звенело в ушах. Стрелец думал о рюмке водки под обжигающие щи с краюхой пахучего хлеба, о жаркой баньке с березовым веником и глубоком сне на пуховой перине в объятиях ласковой молодухи. Ушел Ерофей в хворобно-сладостные грезы и даже веки прикрыл. А потом из-за ствола сосны, на которую Ерофей спиной опирался, бесшумно выплыло и легло на горло стрельца лезвие ножа, в кадык уперлось. Брюква вмиг от мечтаний очнулся, глаза распахнул, телом напрягся.

— Только пикни, зарежу, — тихо пообещал голос у самого уха стрельца, и Ерофея обдало вонью гнилых зубов.

Из-за дерева вышли два человека, держа Брюкву на прицеле пистолей, перед стрельцом остановились. Левый возвышался над Ерофеем, как медведь над кроликом. Был он мужиком дородным, богатырского стана, росту под два метра, мышцы под зипуном волнами перекатывались. На голове носил длинные всклоченные волосы цвета смоли, перехваченные по лбу лентой, и черную кудлатую бородищу, дремучую, как тайга. Глядел вор прямо, открыто, как волк, и взгляд у него был холодный, словно в зиму очи заледенели, да так до сих пор и не оттаяли. По лбу и щеке, разрубив кустистую бровь, тянулся бугристый шрам.

— Ружье отыми, — тихо сказал чернобородый, и по тому, как нож тут же от горла исчез, а чья-то рука вырвала у Ерофея фузею, стрелец понял, что перед ним сам Яшка Висельник.

Вор справа рост имел средний, но в плечах разбойничьему атаману не уступал. Смотрел исподлобья, угрюмо, как бугай, приготовившийся вышибить лбом ворота.

Из-за спины Ерофея выскочил и пристроился по правую руку от Яшки третий разбойничек. Этот был мелок, жидковолос и вертляв, как хорек. Стоял пританцовывая, нож меж пальцев крутил. Глядя на Ерофея, скалился, как цепной пес, и, казалось, чтобы броситься на стрельца и всадить ему клинок между ребер, вору не хватало только хозяйского «ату». У него и черты лица были мелкие, подленькие, богопротивные. Тонкие губы кривились то так, то эдак, открывая неровный ряд зубов, а маленькие глазки пылали радостью предстоящей расправы.

У всех за плечами висело по мушкету, а у атамана сразу два. На поясах рожки-пороховницы, сумки с пыжами и пулями и по запасному пистолю. Вооружились воры похлеще казаков-гвардейцев.

Так они втроем перед Ерофеем и стояли: «хорек», «волчара» и «бугай».

— Остальные где? — спросил Ерофея чернобородый.

— Должно быть, ты Яков по прозвищу Висельник, — отозвался Ерофей. Говорил стрелец спокойно, страха не выказывая.

— Я спрашиваю, где остальные? — с нажимом повторил разбойничий атаман.

— Один я тут, — отозвался Брюква.

Яшка сделал шаг к стрельцу и резко уткнул раструб пистоля ему в лоб, так, что голова Ерофея откинулась и он стукнулся затылком о сосновый ствол.

— С самого Тобольска в одиночку струг вел? — атаман кивнул на реку, туда, где стояло пришвартованное судно, на мачте которого покачивался стяг Тобольского гарнизона. — Не по заду седалище.

— Дай я ему язык за брехню отрежу! — взвизгнул «хорек», но Яшка на него даже не оглянулся.

— Дюжина нас, — спокойно соврал Брюква, прикидывая, что можно рассказать, а что требуется держать в секрете. — Остальные за вогулами вверх по реке ушли.

Яшка пистоль ото лба Ерофея убрал, на шаг отступил, оценивая слова стрельца.

— Почто вам вогулы? — спросил атаман.

— А я говорил, говорил, что вогулы скарб намылились прятать! — снова взвился «хорек».

— Пасть заткни, — не повышая голос, остудил его разбойничий атаман и вопрос стрельцу повторил.

— Приказ у нас шайтана вогульского добыть, — ответил Брюква.

— Неужто Золотую бабу? — удивился «бугай», до этого не проронивший ни слова. Голос у него был низкий, хриплый.

— Ну теперь ясно, отчего вогулы осатанели! — выпалил «хорек». — Мы им Золотую бабу схоронить помешали! В ней же два пуда чистого золота!

Яшка резко повернулся и отвесил «хорьку» оплеуху с такой скоростью, будто из пистоля пальнул.

— Я ж сказал, хлебало замажь, — сквозь зубы процедил атаман болтливому вору. — Я с человеком разговор держу.

«Хорек» утерся и руку ладонью вперед выставил, дескать, все, молчу.

— Что за шайтан? — Яшка снова повернулся к Ерофею.

— Медный гусь.

— Точно? Почто тобольскому воеводе Медный гусь?

— О том не спрашивай, — Ерофей пожал плечами. — Мы люди простые, подневольные, князья нам свои соображения не доверяют.

— Ладно, нам и этого впору, — согласился атаман. — А теперь мы тебя ласково порежем. Товарища нашего вы порешили, струг мой к рукам прибрали. А знаешь ты, что человекоубийство — грех? И что чужое брать — не хорошо?

«Бугай» оскалился, улыбнулся, наверное. Губы «хорька» заплясали, лицо в гримасах закорчилось — вор готов был расхохотаться, но сдерживал себя.