Медный лук

От ее радости и у него немного полегчало на сердце.

— Вот бы тебе с ними потанцевать. Ты хорошенькая, ничем не хуже других, — улыбнулся он сестре.

Лия замерла рядом с братом, голубые глаза посерьезнели:

— Я хорошенькая, Даниил?

Что такое, почему его одного на всем белом свете уже второй раз за день мучают такими вопросами? Он вспомнил сияющую красоту Мальтаки, ласково ответил сестре:

— Да, очень хорошенькая.

— Правда? Не хуже остальных девушек?

— Куда лучше многих.

Ему, конечно, хочется ее порадовать, но удивительно — откуда такая настойчивость?

— Така тоже говорит — я хорошенькая, — серьезно произнесла Лия, будто сделала для себя открытие. — Как ты думаешь, а кому-нибудь другому — не тебе и не Таке — я могу понравиться?

— Ты Иоилю нравишься.

— Он добрый, вроде Таки, — отмахнулась Лия, — Иоиль не считается.

Замолчала, потом, как всегда неожиданно, очнулась от задумчивости, деловито разложила еду:

— Все готово, Даниил. А после ужина тебя ждет сюрприз.

Он сразу понял — ему не отвертеться, в настроении он или нет. Не сняв венка с головы, Лия выложила хлеб, поставила миску с тушеными овощами. Как ни занят он был своими горькими мыслями, заметил — она почти не ест, глядит на него, как ребенок, который и проболтаться заранее боится, и сдерживаться уже не в силах.

Овощи съедены. Лия вытащила что-то, спрятанное в уголке. Плетеная корзинка с фруктами. Самые отборные — глянцевитые лиловые гранаты, сочный инжир. Не многим в Галилее доступно такое угощение, обычно эти фрукты покупают только раз в году, несут в Иерусалимский Храм на праздник первых плодов[80]. Нет, соседи таким не поделятся.

— Получила плату за полотно?

— Не угадал, — девочка просто светилась удовольствием, — это подарок.

Он недоуменно ждал продолжения.

— Маркус сегодня принес.

Он уже откусил первый сладкий кусок и вдруг замер, словно фрукт оказался насквозь гнилой.

— Кто такой Маркус?

— Ну, ты знаешь. Тот солдат, что приезжает на лошади.

Даниил отшвырнул корзинку — фрукты покатились по комнате, наподдал гранат, тот с противным звуком шмякнулся о стену. Юноша вскочил на ноги, его трясло от злобы. С жалобным стоном Лия, стоя на коленках, потянулась за апельсином. Схватила его, попыталась, рыдая, вытереть подолом платья. Он вырвал апельсин у нее из рук.

— Откуда ты знаешь его имя? Как этот римский пес осмелился приносить тебе подарки?

Лия вжалась в угол.

— Отвечай! Откуда ты его знаешь? — схватил девочку за плечо, резко встряхнул. Лия беззвучно сползла на пол.

Он услышал свой собственный голос, нет, крик и непотребную брань, слова, которых никогда прежде не произносил, да и слышал только в пещере. Постепенно черная пелена спала с глаз, и Даниил увидел жалкий комочек у своих ног, бледное, испуганное личико, венок, соскользнувший с золотистых волос. Девочка отвернулась, словно ожидая удара. Он разжал руки, отступил. Какой стыд! Что он натворил!

— Я не хотел тебя обидеть, — уже тише проговорил он. — Отвечай, что этот человек сделал?

Еле слышный голосок из-под завесы волос:

— Он мой друг.

— С каких это пор?

— С лета. Приходит повидать меня, когда тебя дома нет.

— И ты позволила римлянину войти в мой дом? — у него все застыло внутри.

— Нет… нет! Он никогда в дом не входил!

— Как так?

— Он просто сидит на коне за стеной садика и разговаривает со мной.

— Только разговаривает? Клянешься?

Она подняла голову, поглядела на брата с таким небывалым достоинством, что он даже попятился.

— И о чем вы разговариваете?

— Он не слишком хорошо говорит, многих слов не знает. Рассказывает мне о своей семье — они живут далеко-далеко, в стране под названием Галлия[81]. Он из маленькой деревушки, а вокруг лес. Римляне захватили его деревушку. У него есть брат и две сестры, и у всех волосы золотистые.

Как у меня. Я давно хотела тебе сказать, Даниил. Столько раз собиралась! Но стоит ему прийти в мастерскую, стоит тебе подумать о нем — у тебя лицо чернеет. Я так боялась.

— И правильно, что боялась. Я бы вырвал ему язык! И еще вырву, дай только найти.

Сначала девочка просто съежилась от страха, а потом вдруг резко вскочила на ноги:

— Нет! Нет! Не трогай его! Обещай, что не тронешь! Если ты его тронешь… я умру!

Брат с презрением глянул на сестру. Он уже понял, что она не лжет — римлянин в дом не входил.

— Перестань канючить, — жестко отрезал Даниил. — Я его не убью, если пообещаешь никогда с ним не разговаривать.

— Обещаю, никогда в жизни!

— Поклянись! Самой страшной клятвой!

— Клянусь! Я все сделаю, все, что ты хочешь.

— И никогда больше не покажешься ему на глаза?

— Нет, нет, и даже в садик не выйду.

— Ты опозорила мой дом, опозорила дом Симона, память нашего отца. Опозорила весь Израиль!

Лия снова разразилась рыданиями.

— Плачь, плачь! — грубо крикнул он. — Лей свои глупые слезы! Посмотрим, сможешь ли ты смыть свой позор.

Он слепо повернулся к двери, только бы подальше от сестры. Она лежала, уткнувшись лицом в земляной пол. Его сердце дрогнуло. Но тут вспомнилось — «он по дому тоскует». Уже тогда она обманывала! Даниил резко выскочил из комнаты, хлопнул дверью.