Медный всадник

Нам представляется вполне справедливым мнение О. С. Соловьевой, считавшей, что Пушкин стал переписывать Вступление в первую беловую рукопись БА (где конец его помечен «29 октября») «когда черновик поэмы был далеко еще не закончен, и, чтобы не прерывать черновой работы, перешел в другую тетрадь — так он мог работать параллельно. Последние наброски стихов „Вступления“ на л. 17 альбома ЛБ № 2374 делались, вероятно, или непосредственно перед переписыванием вступительной части, или в самом начале его. Как бы то ни было, можно с уверенностью сказать, что 29 октября все записи, относящиеся к „Медному Всаднику“, в этом альбоме были закончены». [468]

Начиная записи во второй тетради (ПД 839, бывш. ЛБ 2372, л. 54 об.), Пушкин вернулся к некоторым отрывкам, уже набросанным в первой. Записи начинаются речью об имени героя поэмы, т. е. стихом 108 окончательного текста:

Мы будем нашего Героя
Звать этим именем — оно
Звучит приятно, с ним давно
Мое перо к тому же дружно…

Текст здесь значительно более обработан, чем в черновике первой тетради, и представляет собою, очевидно, посредствующее звено между текстом первой тетради и перебеленным текстом БА. Замечательно, однако, то, что в начале этого нового черновика поэт несколько раз, как будто невольно, возвращается к давно оставленному «Езерскому» и вводит в новую поэму — вероятно, по памяти — несколько отрывков. На этой первой странице второй рукописи мы читаем:

наш Герой
Живет [под кровлей] в чулане — где-то служит —
Дичится знатных и не тужит
Что дед его Великий муж
Имел 16 т<ысяч> душ!..

Последние два стиха зачеркнуты — очевидно, поэт не хотел углубляться в родословную своего героя, от которой он отказался уже в первом черновике. Перевернув лист, он на следующей странице (л. 54), после быстрой и словно нетерпеливой переработки, наметил стихи, соответствующие стихам 184-189, т. е. началу наводнения, описание которого здесь читается приблизительно так:

Бежало все и скрылось вдруг —
[В широкой округ]
[Навстречу ей] слились каналы
[И захлебнулися подвалы]
И всплыл Петрополь как тритон
По пояс <в воду погружен>

Последнее сравнение «Петрополя» с тритоном, дважды намеченное еще в первой рукописи (на л. 13 об.), доводится таким образом через второй черновик и первую беловую рукопись, Болдинскую, до окончательного текста.

Непосредственно за этим отрывком, отделяясь от него чертой, следует другой, уже намеченный в первом черновике, а здесь переписанный набело, причем в него введены слова, определяющие двойственность первого впечатления от наводнения — сочетание ужаса с комическими сценами:

И страх и смех — средь улиц челны
Стекло окошек бьют кормой…

Переписанные без изменений в первую беловую рукопись (БА), эти стихи там, вероятно, при составлении второй беловой (ЦА) подвергнуты были переработке, причем, как уже сказано выше, слова «И страх и смех» были вычеркнуты, а потом уже в ЦА заменены другими, без намека на «смех», на что-либо комическое.

На следующей странице мы видим вновь записанные вчерне и, вероятно, по памяти, отрывки из «Езерского» сатирического и полемического характера, связанные с предшествующим отрывком о герое поэмы, Евгении, который «не тужит» о былом богатстве своего деда:

[Не знает он, в каком Архиве]
О том, что в тереме забытом
[В пыли гниют его права]
*
Вас спесь боярская не гложет
И век вас верно просветил
Кто б ни был etc.
*
От этой слабости безвредной
Булг.<арин> отучить не мог
Меня (хоть был он очень <строг>)

Эти три наброска, внезапно возникающие посреди описания наводнения (тетрадь ПД 839, л. 53 об.), представляют собой реминисценции из разных строф «Езерского» в более или менее переработанном виде. Первый — из строфы IX:

Где в нашем тереме забытом
Растет пустынная трава.

Второй — из строф V и VI, где обрывается родословие Езерских, причем начало строфы VI дано здесь сокращенно:

Кто б ни был <ваш родоначальник,
Мстислав Удалый, иль Ермак,
Или Митюшка целовальник,
Вам все равно…>

Третий не имеет соответствий в «Езерском», но это, возможно, объясняется тем, что многие черновые тексты этой поэмы не сохранились.