Медосбор

А вошедший, не спеша, продвинулся с порога вглубь комнаты. Одет он был в поношенную меховую куртку, подпоясанную узким гуанским ремнём с платиновой пряжкой; крепкие штаны из оленьей кожи, испачканные в дорожной пыли и засохшей крови свидетельстовали о долгом и полном опасностей пути, который пришлось преодолеть путнику. Широкополая тростниковая шляпа, какие часто носят альмейские крестьяне и горцы с Серых Хребтов, не могла удержать бури буйных чёрных с проседью волос, что, казалось бы, помимо воли их обладателя струились по плечам и спине, путаясь в застёжках куртки и даже сплетённые кое-где в косички, они все равно вели себя своевольно и капризно. Лицо вошедшего, окаймлённое окладистой бородой, однако никак не соответствовало ни грязному и странному наряду, ни тому способу, к которому прибег пришелец, дабы так беспардонно вторгнутся в комнату. Лицо это, верхняя часть которого была несколько скрыта тенью, падавшей от полей шляпы, выдавало в пришедшем человека недюжинного ума, решительный тонкий рот и впалые щёки придавали ему несколько трагическое выражение, однако, сияющие из-под полей шляпы глаза были полны жизненной силы и энергии, взгляд этих глаз пронзал своей глубиной и проницательностью.

На плече у вошедшего висела видавшая виды холщовая дорожная сумка, в которой находилось что-то круглое и непрерывно хихикающее. Раскрыв сумку, пришелец запустил туда руку и извлёк, одну за другой, две отрубленные человеческие головы с замусоленными чёрными повязками на глазах. Обе эти головы, помещённые загадочным гостем на столе, и мужская и женская продолжали хихикать и даже похрюкивать со смеху — так им было смешно. Похоже, путник не разделял их веселья, потому что он вдруг нахмурился и отвесил разошедшимся головам по увесистой оплеухе. Обе головы тут же замолчали и обиженно поджали губы, но в знак протеста против такого жестокого обращения, принялись яростно шевелить ушами.

Откашлявшись, незнакомец посмотрел на Александра, сжавшегося и погрустневшего, и сказал:

— Здравствуй, Александр. Рад, наконец, познакомиться с тобой. Честно говоря, думал, что ты выглядишь иначе. А ты, значит, вот какой…

Александр встал из-за стола и почтительно поклонился, в этом жесте не было и тени иронии, это было приветствие равного равному. Никто из присутствовавших, за исключением, может быть, безымянного и молчаливого слуги, меланхолично жующего что-то с отсутствующим видом, не видел прежде такого Александра. Странным, сдавленным голосом, не выражающим ничего, кроме огромного напряжения, Александр произнёс:

— Здравствуй, каллиграф. Признаюсь, удивлён видеть тебя здесь и сейчас. Ну что же…. Зачем ты пришёл? И к чему эти головы, ты украл их с Площади?

— Мёд уже поспел, Александр, мёд поспел…

— О чём ты, каллиграф, что ещё за мёд?

— О, ты чувствуешь это, Александр, я вижу, что ты чувствуешь, но не знаешь. И ты боишься, ты сильно испуган, но будь спокоен, я хочу того же, что и ты. И хотя я здесь не для того, чтобы помогать тебе, но помогу и тебе.

— Да, каллиграф, я чувствую. И я боюсь.

— Тебе нечего бояться. Мёд поспел. Отныне всё будет иначе.

— Я… я хочу знать, скажи мне, каллиграф! Я должен знать — почему!

— В этом мире всё уже сказано и среди этого сказанного ты найдёшь ответы…. Сначала ты всё делал правильно, Александр, но потом ты ошибся, твоя ошибка в том, что ты не ушёл со сцены тогда, когда было нужно. Ты заставил зрителей остаться в зале после представления и аплодировать… Тебе кричали из зала, что твоё время истекло, что теперь они и сами могут то, что можешь ты. Но ты не хотел слушать, ты затыкал рот тем, кто мог и должен был заменить тебя. Ты делал из них свонгов, ты желал их смерти, ты хотел навсегда избавиться от них…. Пойми, Александр, ты засиделся, этот мир давно не нуждается в тебе. Пора, мёд созрел! Пришло время распечатать соты, пришло время, чтобы лился славный мёд Фареха, но тебе не отведать его, трутень! Ты уйдёшь, потому что ты сделал то, что от тебя требовалось.

— Но… Я же не так всё…

— Не так и что с того, где-то, в глубине души ты знал, что творишь зло, Александр, не отрицай этого. Но тебе ничего не угрожает, просто ты исчезнешь из нашего мира — навсегда.

— Прости меня, но… Я не хотел, чтобы это было ТАК, каллиграф, я… я не знаю, так страшно теперь…

— И, прошу, не называй меня каллиграфом.

— Но кто же ты, кто ты тогда? Как мне тебя называть?

Селивизар вдруг широко улыбнулся и внимательно посмотрел на Александра, и тогда комната наполнилась ярким светом, от которого показалось, что все присутствующие, кроме Александра и Селивизара растворились в белом огне. Всё так же улыбаясь и не отрывая глаз от испуганного Александра, он взял обе головы за волосы и развел руки в разные стороны, стряхнув повязки с их глаз.

— Назови меня Делиозом-, сказал Селивизар и свёл руки перед собой.

И головы посмотрели друг другу в глаза. И…

День 6.

Хрясь!!!

Бабах!!!

Хлоп!!!

Распердыдымс!!!!!!!

БАЦ!!!!!!!

БУМ!!!!!!!!!!

БИГБУМС!!!!!!

Приложения

Объяснительная