Медовая Жертва

Незачем пачкать руки в пустоте, руки человека принадлежат Жизни, а потому человек испытывает Влечение, ощущает Контакт и самого Себя. А желаний, требований и страха нет для него!

Я открыл глаза, образы реальности были ещё плохо различимы, всё кружилось. Через несколько секунд я понял, что лежу на полу в своём кабинете, и сковывающее прежде меня напряжение отпустило. Я стал дышать.

Заратустра сидел на полу, здесь, рядом. Он склонился надо мной, обнял руками мою голову и сквозь слёзы, сокрушаясь, что-то отчаянно кричал мне, но я, к сожалению, как ни старался, никак не мог разобрать его слов.

И лишь спустя пару минут, а может быть и больше, по губам его я догадался: он беспрестанно всё повторял и повторял моё имя. Я ответил ему тем же.

В тот миг я не помнил ещё ничего из происходившего со мною во время приступа, казалось, я упал откуда-то с высоты, откуда-то с неба и был совершеннейшим образом не от мира сего.

О ДУХЕ ТЯЖЕСТИ

Через пару часов мы уже были в дороге. Потрёпанная жизнью легковая машина, спотыкаясь на ухабах и шелестя колёсами по битому асфальту, летела в посёлок Песочный, в онкоцентр.

Тело всё ещё плохо меня слушалось, недвусмысленно напоминая моему сознанию о том, «что первично». Руки и ноги изображали из себя лентяев-аристократов, губы заодно с языком не спешили артикулировать речь, но в целом я чувствовал себя хорошо: боль отошла, а голова хоть и была затуманена, но, в конце концов, не более чем у всех.

Зар выглядел обеспокоенным и возился со мной как с писаной торбой, очень нежно. Мне было неудобно так его утруждать, я пытался сопротивляться и делать всё самому, впрочем, не очень успешно.

Кроме того, мне было совершенно непонятно, как, впрочем, неясно и теперь, зачем нам было ехать в Песочный, причём так срочно. Но мои слабые протесты эффекта не возымели, и мы ехали.

По приезду в онкоцентр нас уже встречали.

Стареющее здание ветшало. Облицовочный камень стен безжалостно сыпался, а окна без занавесок выглядели совсем неприветливо. Заратустра достал меня из машины, подхватил на руки и пронёс через стеклянные двери внутрь мрачного холла.

Дух тяжести царил здесь беспрекословно.

– Давай вернёмся, – прошептал я на ухо Заратустре.

– Ничего, ничего. Вернёмся, обязательно вернёмся. Сейчас обследуемся, и вернёмся. Тут я понял, что вся эта катавасия затеяна ради меня. Я возмутился, но удивление от странного состояния Заратустры, который казался растерянным (!), заставило меня самолично унять свой спонтанный ропот.

Меня запихнули в жерло аппарата для исследования ядерно-магнитным резонансом, кратко проинструктировали и удалились в смежную комнату. Через пару минут я заснул под глухой треск вертящихся вокруг меня турбин.

Я снился себе маленьким, лет трёх, может быть пяти. Я очень хотел быть любимым я не чувствовал себя любимым. Средь детворы я чувствовал себя одиноким.

Детские игры воспринимались мною как ритуализированная драка, наставления взрослых – как несправедливое наказание. Жизнь казалась мне тяжёлой, даже невыносимой в мои пять лет, она была мне в тягость. Я хотел быть любимым, я, верно, очень этого хотел.

Что бы счёл я любовью к себе – тогда, в своём детстве? Если бы кто-то признал меня и мою правоту, если бы кто-то сказал мне, что я хороший и что всё у меня получится, тогда, верно, я почувствовал бы себя любимым.

С детства учат нас жить для других и думать о других. Но не учат нас жить самим и слышать Других. Наша «жизнь для других» оборачивается ложной жизнью для себя. Ложь всегда тяжела – её следует именовать духом тяжести.

Я толок в ступе воздух, я изучал жизнь, приноравливаясь к ней. Тяжела была эта наука, и я плакал. Я плакал каждый день, плакал тихо и совестливо. Тяжело лгать – слезами проявляет себя дух тяжести.

Как показать ребёнку жемчужину его, что скрывается за безликой раковиной с морскими наростами? Как может он подарить её, когда никто не просит о ней, требуя лишь почистить скорлупу её от налёта?

Всегда я был недоволен жизнью, она казалась мне трудной задачей, которую нескоро предстоит решить. Но не хотел я принимать заготовленного ответа: «Всё уже сделано и сделано хорошо!» Лживым казался мне этот ответ, ибо было мне плохо, а может ли мир быть хорошим, если он делает мне плохо?

Долго учился я одной вещи и научился ей только теперь: не совершать ошибок, но не по знанию, а по ощущению самого Себя.

«Как не совершать ошибок?» – спросил я у своего сна.

«Всегда говори только "Да!" или "Нет!", но никогда не говори "Может быть...".

Когда говоришь "Нет!" – говори "Нет!", и не смей говорить: "Может, как-нибудь в другой раз?".

Ты должен знать, что отказываясь, ты отказываешься, и ты должен знать от чего ты отказываешься, а потому тебе следует говорить: "Нет!".

Когда же говоришь ты "Да!" – говори "Да!", и не смей говорить: "Согласен, но при условии...". Ты должен ощущать свою ответственность за своё "Да!", иначе оно никогда и не станет "Да!". Нужно уметь идти до конца, а в противном случае – стоило ли вообще ходить?