Медовая Жертва

– Ты прав, но другому меня не учили, – ответил чародей, явно смущённый своей откровенностью.

– Когда же перестанешь ты быть школяром и взглянешь на жизнь свою непринуждённо? Зачем тебе эта мука?

– Но ведь это... – он помедлил, – это своего рода времяпрепровождение.

– Тебе нравится?

– Я не знаю другой.

– Ты создаёшь препятствия, чтобы преодолевать их. Ты высасываешь из пальца трагедию, чтобы было над чем плакать. Ты что, разве не видишь, что Мир не знает слёз?

– Может быть, ты и прав, но что тогда знает твой Мир?! – возмутился старик.

– Мой Мир? Мой Мир знает радость! – весело отвечал я.

– Но чем она лучше слёз, горя и мук? Ведь это просто ещё один способ времяпрепровождения!

В этот миг мой смех внезапно улетучился, словно кто-то провёл перед лицом моим широкой ладонью.

– Так говорит лишь подлинно одинокий! Да, следует тебе идти к Заратустре. Но не ищи у него того, что желаешь найти, ибо не может он дать того, что ты ждёшь, будь ты тысячу раз чародеем, но только то, что может! Иди же, ты найдёшь дорогу, комедиант, а я слышу зов. Мне не время ещё возвращаться!

Я вскочил на ноги и побежал дальше.

ВНЕ СЛУЖЕНИЯ

Вoт я и снова наедине с самим Собой. Мне радостно и покойно: хоть я и один, но я не ощущаю себя одиноким. Встречи и расставания – эпизоды жизни, и в каждом из них своя радость. Одиночество же – это печаль и скорбящие думы, одиночество – это чувство, где сокрушаются мечты и тлеют обиды.

Отчего же даже среди людей люди чувствуют себя одинокими? Не от того ли, что ищут они себе помощи и поддержки, защищённости и воодушевления? Но кто же будет помогать и поддерживать, защищать и воодушевлять, если всякий думает не о том, как сделать это, но о том, как получить? Как тут не чувствовать себя одиноким? Синоним одиночества – слабость. Но как же слабы те, кто даже слабости своей признать не в силах! А слабый испытывает страх, слабый побиваем. И чем же занят слабый, как не попытками защититься от всего и вся? Носится он со своею болью и ссадинами своими, как сиделка у тяжелобольного, от всего ограждает себя одинокий. Одиночество – неприступные стены слабости.

Синоним одиночества – страх. Переступить границы себя, избавить себя от границ – вот чего человек боится по-настоящему, вот от чего чувствует себя одиноким. Он подобен мертвецу, он исключён. Чего же бояться ему теперь? Страх ради страха – вот безумие одиночества. И чтобы оправдать бессмысленность своего страха придумывает человек монстров, их он поселяет в себе, сам себя ими пугает, пугается и боится.

Так я думал и тем временем прошёл мимо странного человека, сидящего на обочине дороги. Лишь его чернота, а он был весь в чёрном, зацепила мой глаз. Я остановился.

«Он подобен камню – так он чёрен! Он скрыт в самом себе, он заключён в казематах слабости и страха. Каких-то демонов видит сейчас одинокий человек этот в своём забытьи?» – подумалось мне, когда я смотрел на это странное существо с одним глазом.

– Милейший! – позвал я незнакомца, заглядывая ему в единственный глаз.

Ответа не последовало, глаз недвижимо смотрел внутрь и видел, как мне показалось, что-то ужасное или, может быть, великое, что-то, вводящее в полное оцепенение.

– Привет! А-у, я тут... – протянул я.

В ответ единственный глаз незнакомца медленно пошевелился, но и только.

– Всё хорошо, опасность миновала, можно очнуться, – говорил я, как анестезиолог, приводя и сознание пациента, выходящего из наркоза после тяжёлой операции.

– А? Что? – растерянно, еле слышно прошептал одноглазый.

– Я говорю: привет! Всё хорошо...

– Ааа! – заорал он вдруг, словно бы увидал что-то чудовищное, и отшатнулся, закрываясь от меня трясущимися руками.

– Ну брат, довольно, – с утрированной серьёзностью произнёс я. – Давай, бери себя в руки, и хватит дурака валять. Ты кто?

– Кто ты?! – продолжал вопить незнакомец.

– Да, плохо дело...

– Я – дающий благословение! – взбеленился вдруг мой очумелый собеседник.

– Ничего себе! – я был потрясён, это точно. – Благословишь? – прагматично поинтересовался я.

– Я больше не благословляю! – его голос зазвенел в удивительном раздражении, сбиваясь на высокую ноту.

– Тогда ты уже «не дающий благословения», – спокойно резюмировал я.

– Бог умер, я отпеваю Его.

– Чего ради?

Одноглазый рассерженно передёрнул плечами и, исполненный благородного негодования, сел ко мне боком, демонстративно обхватив руками колени, как трёхлетний ребёнок, которому не дали обещанной конфеты.

– Умер Бог, которого не было, – сказал я, усевшись точно таким же образом. – Ты оплакиваешь себя, благословивший собственное горе.

– Откуда ты знаешь? Ты друг этого безбожника Заратустры?

– Твой взгляд обращён внутрь тебя, но у тебя внутри нет ничего, кроме тебя самого. Что умерло в тебе, что бы мог ты оплакивать?

– Умерла моя жизнь, – прошептал дающий благословение и расплакался.

– Умирает в тебе человеческое, а жизнь твоя пока только поблёскивает. Так не отчаивайся, человек: ты обретёшь самого Себя! Пусть же умрёт твой Бог, имя которому – одиночество.

Одноглазый продолжал плакать, растирая грязь по стареющему лицу.