Медовые реки

   -- Студент Сергеев совершенно верно сказал, что путешествие -- лучший способ самообразования,-- убежденно говорила Анна Васильевна, спотыкаясь о засохший ком земли, лежавший по самой средине дороги.-- Я ему вообще не верю, а в этом случае он прав... Например, я? Как я освежилась и отдохнула за границей, душой отдохнула... Вот тебе бы, Катя, хорошо встряхнуться, а то ты совсем закисла в этой трущобе. Необходимо видеть другую жизнь, других людей, чтобы понять наше русское убожество. Господи, где я не была за эти три месяца: в Париже, в Бретани, на острове Уайте, на Ривьере, в Венеции, на Рейне... До сих пор не могу опомниться. Вот где люди живут, потому что умеют жить, а главное -- хотят жить. Нет, тебе необходимо, Катя, встряхнуться... И студент Сергеев тоже скажет, хотя я ему не верю, нисколько не верю.   -- А деньги? ответила вопросом Катя, прежде времени поблекшая девушка, с усталым лицом.   -- Деньги -- пустяки... Если человек чего-нибудь захочет, он добьется своего. На выставке в Чикаго американские студенты служили лакеями. Это по русски звучит немного грубо, и затем в Америке положение прислуги совсем иное, чем у нас.. Там каждый привык уважать себя...   Девушки шли по пыльной проселочной дороге, которая так красива на картинах, а в действительности является мучительной пыткой. Анна Васильевна очень ловко сбивала своим парижским зонтиком белыя головки придорожной ромашки и несколько раз брезгливо стряхивала с подола платья дорожную пыль. В своем сером дорожном платье и в английской соломенной шляпе она походила на строгую английскую мисс, которая привыкла путешествовать одна и у которой точно написано на лице, что она никого и ничего не боится. Рядом с ней Екатерина Петровна казалась старше лет на десять, хотя оне учились вместе в гимназии.   -- Фу, какая гадость!-- проговорила в отчаянии Анна Васильевна, останавливаясь, чтобы перевести дух.   -- Я тебе предлагала ехать на станцию в телеге,-- точно оправдывалась Екатерина Петровна,-- Ты сама не хотела...   -- В телеге?!.. Прости, голубушка, мне еще жизнь дорога.   -- До станции всего остается версты три...   -- Это я слышу с самаго начала, как мы вышли из деревни...   -- От деревни четыре версты, Анюта. Впрочем, я так привыкла ходить пешком...   -- И я тоже, только не по таким скверным дорогам. Я всю Швейцарию исходила пешком...   В голосе Анны Васильевны слышалось раздражение. Она с какой-то безнадежной тоской посмотрела кругом и сежила плечи. Картина, действительно, ничего привлекательнаго собой не представляла. Кругом разстилались чахлыя крестьянския поля. Стояла засуха, и земля в некоторых местах растрескалась. Посевы были плохие. Жиденькая рожь, редкие и низкие овсы, чахлая трава -- вот и все. Крестьянский недород висел в воздухе. По извилистой линии проселка там и сям уныло торчали ветлы, точно измученные путники, которые уже не надеялись дойти до пристанища. Назади, в туманной дымке летняго марева, чуть виднелось село Ольгино, где Екатерина Петровна учительствовала восемь лет. Собственно, виделась белая церьковь с садом и несколько ветряных мельниц, а крестьянская стройка залегла по скатам голубой балки. Вправо темной полоской залег небольшой лесок. До станции ровною гладью стлались безконечныя, поля, наводившие уныние своим однообразным видом.   -- Ах какая тоска!-- думала Анна Васильевна.-- Разве можно жить в такой отчаянной трущобе, где люди могут только голодать... И это святая родина!.. Ужасно, ужасно...   Екатерина Петровна чувствовала тайный ход мыслей своей гимназической подруги и тоже раздражалась. Ей было обидно и за себя, и за этот незавидный русский пейзаж, и за что-то такое хорошее, теплое и родное, что, как казалось ей, порывалось с каждым шагом вперед. Боже мой, как она ждала этой встречи, а теперь считала минуты, когда, наконец, эта пытка кончится. Екатерина Петровна со школьной скамьи попала прямо в деревню, в учительницы, да так и засела в ней. Анна Васильевна училась на курсах и в течение восьми лет переменила не одну специальность: сначала была "бестужевкой" по отделению истории, потом перешла на медицинские курсы, потом на педагогические, потом опять на бестужевские. В средствах она не нуждалась и могла располагать своим временем, как хотела. Нужно ей отдать справедливость, что за все это время она поддерживала с Екатериной Петровной самую деятельную переписку и аккуратно сообщала ей самыя последния столичныя новости. Подруги мечтали о свидании, чтобы наговориться и отвести душу. И вот это свидание совершилось, но было бы лучше, если бы его никогда не было. Подруги точно не узнали друг друга, и им даже говорить было не о чем. Их разделила навсегда какая-то невидимая пропасть, через которую не было перехода, как в сказках.   -- Кажется, мы никогда не дойдем до этой проклятой станции!-- капризно говорила Анна Васильевна, чтобы сказать что-нибудь.   -- Скоро, скоро, Аня... Вон около того леска, направо,-- утешала ее Екатерина Петровна.-- Ты сейчас куда хочешь ехать?   -- Право, я сама хорошенько не знаю... Может быть, к сестре заеду, может быть на Кавказ...   -- "Для чего я спрашиваю ее?-- подумала про себя Екатерина Петровна.-- Не все-ли мне равно"...