Медовые реки

   "Честная матёрая {Матёрая, женщина, у которой есть дети.} вдова" Марья Тимоѳеевна жила на самом краю Ушкуйскаго завода. Ея пятистенная изба стояла на самом берегу заводскаго пруда. Марье Тимоѳеевне было за пятьдесят, но она казалась гораздо моложе своих лет,-- ядреная, рослая, румяная баба хоть куда, особенно когда в праздники выряжалась в кумачный сарафан. В избе с ней жила дочь Палагея, некрасивая и сердитая девушка лет двадцати, на которую временами "находило", а потом ютились какие-то подозрительные люди, в роде сибирских старцев и ра:ных скитниц, являвшихся в Ушкуйский завод из неведомой горной глуши за подаянием разных доброхотов и милостивцев. Марья Тимоѳеевна чем-то приторговывала в дощатой лавчонке на базаре, куда-то по временам уезжала и вообще вела таинственный образ жизни. Свои заводские считали ее ухом-бабой, у которой всякое дело к рукам пристает. Время от времени в избе Марьи Тимоѳеевны появлялись таинственные младенцы, которые еще более таинственно исчезали. Всем было известно, что этих младенцев привозили из женских скитов, и все молчали, чтобы не выдать честною вдову в лапы любезнаго антихристова сосуда, станового Ѳедора Иваныча.   Встречая Марью Тимоѳеевну, становой непременно грозил ей пальнем и говорил:   -- Ты у меня смотри, сахарная.. Все знаю!   -- Да чего и знать-то про вдову,-- отвечала Марья Тимоѳеевна.-- Каждый таракан знает наши бабьи дела...   Марья Тимоѳеевна за словом в карман не лазила, и Ѳедор Иваныч любил с ней пошутить.   -- Ужо в гости к тебе чай приеду пить, сахарная...   -- Милости просим, Ѳедор Иваныч...   Становому, конечно, было известно кое-что про честную вдову, но он ея не трогал до поры до времени. Ничего, пусть себе живет, а когда будет нужно -- от рук правосудия не уйдет. Конечно, главное подозрение заключалось в пристанодержательстве, и Ѳедор Иваныч даже берег Марью Тимоѳеевну про всякий случай. Мало ли бывало в его практике случаев, когда приходилось ловить какого-нибудь бродягу, подозрительнаго пустынника или шляющаго человека, а пятистенная изба Марьи Тимоѳеевны являлась очень удобной ловушкой.   Между прочим, Марья Тимоѳеевна частенько завертывала к Прасковье Ивановне. У нея всегда было какое-нибудь неотложное дело, начиная с собственных болезней. Прасковья Ивановна только удивлялась, что такая на вид здоровая женщина и болела самыми утонченными нервными болезнями. В сущности, Марья Тимоѳеевна была форменная истеричка, как и кухарка Агаѳья. Откуда, как и почему? Гражданин Рихтер, призванный к ответу, по обыкновению, ответил уклончиво:   -- Удивительнаго в этом решительно ничего нет... да. Ведь это чисто-городская логика, что здоровые люди могут быть только в деревне. Нет и нет... Каждый самый простой мужик -- истерик. Не смейся, Прасковья Ивановна, ибо я говорю правду... А твои деревенския бабы еще более истеричны, что уже в порядке вещей.   Прасковья Ивановна даже не желала спорить с гражданином Рихтером, потому что это, во-первых, было безполезно; а во-вторых, гражданин Рихтер был прав. Лучшим примером являлась та же Марья Тимоѳеевна, как женщина для крестьянской среды незаурядная.   Марья Тимоѳеевна являлась в докторском домике как-то неожиданно, всегда оглядывалась и любила говорить каким-то предательским шопотом. В ней чувствовалась та истеричная ласковость, которая гипнотически действует на толпу. Она именно так и явилась к Прасковье Ивановне дня через три после истории с Агаѳьей. Прасковья Ивановна встретила ее довольно сухо.   -- А вот и я пришла...-- певуче проговорила Марья Тимоѳеевна.-- Не ладно у вас, Прасковья Ивановна, в дому.   -- Нет, ничего,-- неизвестно для чего солгала Прасковья Ивановна.-- Кучер у нас дерется с женой...   -- Слышала, слышала... Поучить бы его немножко надо. Глуповат паренек...   -- Ну, я в этой истории решительно ничего не понимаю,-- откровенно призналась Прасковья Ивановна,-- Ничего не разберешь... Думаю, что вы больше знаете, Марья Тимоѳеевна, что делается у нас в доме...   -- Я?!.. Да храни меня Бог... Так, стороной слышала...   -- Перестаньте и будемте говорить откровенно... Представьте себе, что я знаю гораздо больше, чем вы думаете.   Лицо Марьи Тимоѳеевны сразу изменилось, так что Прасковья Ивановна сочла нужным поправиться:   -- Вы, пожалуйста, не подумайте, что... Одним словом, вы понимаете, что я хочу сказать.   -- Вот сейчас помереть, ничего в толк не возьму.   -- Дело ваше,-- сухо ответила Прасковья Ивановна.-- А впрочем, должна сказать вам откровенно, что вы совершенно напрасно подсылаете к Агаѳье ваших сибирских старцев. Для вас же может выйти большая неприятность...   -- Ох, Прасковья Ивановна, какое ты словечко выговорила...-- затоворила раскольница, размахивая руками.-- И то ко мне Ѳедор Иваныч подсыпается. А мое дело вдовье, и ничего я не понимаю. А что касаемо Агаѳьи, так ей про себя-то ближе знать.   Марья Тимоѳеевна долго наговаривала какие-то пустяки, которых нельзя было разобрать, и Прасковья Ивановна чуть не прогнала ее, сославшись на какое-то дело.   -- А ты не сердитуй, матка-свет, на глупую деревенскую бабу,-- говорила Марья Тимоѳеевна, уходя. Ну, какой спрос с нашего брата бабы? Хуже овцы... И слова-то только самыя глупыя умеем говорить.   Из господских комнат Марья Тимоѳеевна завернула в кухню, где Агаѳья была одна, и без обиняков обяснила:   -- Ну, нахлебалась я из-за тебя и жару и пару, Агаѳья. Как разстервенилась твоя-то полубарыня... Все грозила мне Ѳедором Иванычем. Я, грит, тебе покажу, будешь, грит, меня помнить, а сама табачище проклятый курит... Смрад от нея идет на версту... тьфу!.. Уж я думала, что и живая от нея не вырвусь. Так к сердцу и подкатывает...   Агаѳья слушала эти наговоры, опустив виновато глаза. Ведь из-за нея барыня сживает со свету Марью Тимоѳеевну... Она уже видела, как ночью Ѳедор Иваныч наедет в избу к Марье Тимоѳеевне с обыском, заберет в плен сибирских старцев, да и Марью Тимоѳеевну посадит вместе с ними в острог. А Марья Тимоѳеевна смотрела на нее и качала годовой.   -- Ловко тебя муж-то изукрасил, Агаѳьюшка! Вон как глаза-то подбил...   Агаюья старалась надвинуть платок на лоб так, чтобы не видно было мужниных синяков, но всего лица не скроешь. Сожаление Марьи Тимоѳеевны вызвало у нея слезы.   -- Случается, что мужья учат жен,-- не унималась Марья Тимоѳеевна.-- Только и учат, жалеючи... И виноватая жена своя, а не чужая. Не муж он тебе, твой Игнат...   Прасковья Ивановна своим косвенным вмешательством очень помогла Марье Тимоѳеевне.