Медовые реки

   По вечерам, когда Невский тонул в синеватой лихорадочной мгле электрическаго освещения, Анну Гавриловну охватывало какое-то жуткое безпокойство. Вадим отлично это видел и говорил одну и ту же фразу:   -- В одно место, к одному человеку, по одному делу, Анна Гавриловна? Идите, пожалуйста, я вас не желаю стеснять...   Анна Гавриловна почему-то считала нужным конфузиться, даже немного краснела и начинала оправдываться виноватым голосом.   -- Ты ничего не понимаешь, Вадим, и для тебя, конечно, смешно, что я немного волнуюсь. Ведь здесь, в Петербурге, прошли мои лучшие годы, молодость, все, все... А сколько было тогда хороших людей?.. Как мне тебя жаль, что ты никогда ничего подобнаго не испытал и едва-ли в состоянии даже испытать... Тебе смешно, что я розыскиваю своих старых знакомых... и никого не могу найти... Много их умерло, другие далеко...   -- Анна Гавриловна, уроните слезу...   -- Негодный мальчишка!-- бранилась Анна Гавриловна, отвертываясь к окну, чтобы скрыть слезы.-- У тебя нет сердца... и у тебя не будет ни одной светлой минуты в жизни. Мне даже страшно подумать, несчастный, о твоем будущем...   Раз вечером Анна Гавриловна вернулась такая взволнованная, счастливая, с красными пятнами на лице.   -- Америка открыта во второй раз?-- спросил Вадим.   -- Да, да, злой мальчишка...-- улыбаясь и задыхаясь от волнения, отвечала Анна Гавриловна.-- Я ее, наконец, нашла...   -- Америку?   -- Я тебе надеру уши, негодному мальчишке... Помнишь Женю Парвову? То есть, ты, конечно, ее не мог видеть... да... А я постоянно о ней тебе говорила. Это удивительная, единственная, редкая женщина... Боже мой, как я счастлива...   Вадим только пожал своими узкими, худенькими плечами и презрительно фыркнул. Но Анна Гавриловна уже ничего не замечала, а, схватив его за руку, продолжала, торопливо, неудержимо, точно боялась потерять нить своих бурливых мыслей.   -- Понимаешь: мы с ней вместе поступали на курсы. Наш был первый выпуск... Она южанка, бойкая, остроумная, резкая. На курсах ее называли Колючкой... Ах, какая она уморительная! И добрая, добрая... Мы ужасно любили друг друга... вместе готовились к экзаменам, спорили, ссорились, мирились... Да вот ты сам увидишь какой это чудный человек. Я рада за тебя, что, наконец, ты увидишь настоящаго человека... Да, настоящаго. У Жени каждое слово -- золото...   Колючка явилась на другой день к завтраку, и Вадим слышал, как мать с гостьей целовались в передней, точно сумашедшия. Он вперед возненавидел эту "единственную женщину", которая сейчас, прерывая каждое слово поцелуем, говорила:   -- Я... ангелочик... голодна... как волк...   -- Ах, мы, Колючка, позавтракаем по студенчески... Помнишь, как мы завтракали тогда на Бармалеевой улице, на Петербургской стороне? Колбаса в бумажке, две миноги в бумажке, кусочек горькаго дешеваго сыру в бумажке... Две миноги в бумажке, два соленых огурца в бумажке... ах, как было все хорошо!..   Опять поцелуи, какой-то восторженный шопот, безпричинный смех и тот неудержимый дамский разговор, когда женщины говорят за раз и не желают слушать друг друга. Вадим заметил, что Колючка каждую фразу начинает с "я", и окончательно ее возненавидел.   -- А вот и мой неудавшийся сверхчеловек,-- говорила Анна Гавриловна, впячиваясь из передней в комнату спиной.   Колючка была худенькая черноволосая дама с черными усиками. Длинный нос и сросшияся густыя брови придавали ея сохранившемуся лицу жесткое выражение, а крупный рот и ярко белые зубы усиливали это впечатление. Одета она была почти изысканно: черное шелковое платье, черная модная высокая шляпа с перьями, черныя перчатки и т. д. На руках были браслеты, серый длинный галстух застегнуть бриллиантовой булавкой, в темных волнистых волосах блестели две золотых шпильки с настоящими жемчугами -- одним словом, полная противоположность Анне Гавриловне, которая не особенно обращала на свою особу внимание.   -- Я очень рада познакомиться с твоим сверхчеловеком,-- проговорила Колючка, надевая золотое пенснэ и протягивая Вадиму свою руку в перчатке.   -- Он у меня порядочный дикарь,-- извинялась Анна Гавриловна, когда Вадим не ответил гостье ни одним звуком.   Колючка смотрела на Вадима прищуренными глазами и неизвестно чему улыбалась, что было уже совсем противно.   Анна Гавриловна еще утром сама сбегала в мелочную лавочку и принесла все закуски "в бумажке". Самовар тоже был заказан вперед. Одним словом, выполнен был весь репертуар студенческаго угощения, хотя гостья, повидимому, и не разделяла восторгов хозяйки в этом направлении. Она как-то брезгливо посмотрела на закуски "в бумажке" и проговорила, снимая медленно перчатки:   -- Я, признаться, отвыкла уже от такой роскоши... А ты осталась все такая же восторженная...   Анну Гавриловну немножко огорчило, что гостья отнеслась почти брезгливо к ея стильному завтраку. Колючка заметно важничала, что ее кольнуло. Как будто даже и совсем не Колючка, а grande dame из театра. Впрочем, это неприятное впечатление скоро сгладилось, потому что начались непрестанныя воспоминания о старых знакомых, причем обе заметно волновались. Вадим узнал массу новых, очень странных имен: Сорокоум, Петька Ветер, Гетман, Большак, Поденка, Пленира, Ниточка и т. д.   -- А Петька Ветер -- да ты его и не узнаешь,-- разсказывала Колючка.-- Громадный имеет успех... Ведь он сделася модным дамским доктором и катается на собственных рысаках. Да, да... Ужасно важничает. Как-то еду на извозчике, так он чуть не смял меня. Я страшно перепугалась и хотела обругать нахала, а оглянулась -- Петька... Кучер -- какое-то чудовище и на спине у него часы. Последнее меня уже окончательно взорвало, и я даже плюнула. Помилуйте, какая важная персона, подумаешь, каждая минута на счету...   Анна Гавриловна слушала этот разсказ, ощипывая салфетку, и, подавив невольный вздох, спросила:   -- А ты так и не вышла замуж?   -- Я? Замуж?-- как-то деланно засмеялась Колючка.-- Нет, до этого, слава Богу, не дошло... Пока устраивалась -- некогда было, а потом уж время ушло.   Дамы переглянулись и вынужденно замолчали,-- очевидно, присутствие Вадима стесняло необходимую для воспоминаний свободу. Потом обе улыбнулись без всякой для того побудительной причины.   -- Да, я кое-что слышала,-- продолжала Анна Гавриловна какую-то недосказанную мысль.-- Много воды утекло, а сознаться не хочется, что состарилась и многаго уже не понимаешь... Роли переменились: из детей мы перешли в отцы.   -- Я не согласна стариться!-- энергично протестовала Колючка.-- Старость -- предразсудок... Женщины просто распускают себя. Посмотри на мужчин -- они уж потому умнее нас, баб, что всегда считают себя молодыми.   Вульгарное слово "бабы" сорвалось у Колючки нечаянно, как дань далекому прошлому, когда Петька Ветер называл всех курсисток бабами, а женский вопрос бабьим.   -- Эротическая старушка,-- резюмировал Вадим свои впечатления, когда Колючка ушла.-- А вместе вы типичные экземпляры старушенций от либерализма в отставке...   Анна Гавриловна терпеть не могла, когда Вадим употреблял слово "либерализм" в ироническом смысле и обиженно замолчала, а потом, сделав паузу, вызывающе проговорила:   -- Для тебя Колючка эротическая старушка, а для других она доктор медицины...