Медовый месяц

Хани ждала, что мужчина пройдется по поводу ее имени, но он стоял спокойно, ни о чем не спрашивая и просто позволяя себя рассмотреть. Хани понравилось, как он одет: старая джинсовая рубашка, неопределенного цвета брюки, ботинки — все удобное и изрядно поношенное.

— Подойди поближе, — произнес мужчина после небольшой паузы. — Заодно и с мыслями соберешься.

У Хани начала кружиться голова оттого, что она так долго кричала; у нее урчало в желудке, болели пальцы ног.

— Вот это другое дело, — сказала она, изо всех сил стараясь сохранить достоинство.

Когда он провел ее к нескольким стульям, за которыми находилось некое подобие экрана из светло-голубой бумаги, среди присутствующих раздался ропот, но Хани не обратила на него внимания.

— А не сесть ли нам прямо здесь, Хани? — предложил ее собеседник. — Если не возражаешь, я попрошу парней на время нашего разговора включить камеры.

Джентльмен по имени Росс шагнул вперед.

— Не вижу в этом никакой необходимости.

Спаситель Хани только бросил на него спокойный, холодный взгляд.

— Ты уже неделями занимался этим по-своему, Росс, — произнес он твердым голосом. — И мое терпение истощилось.

Хани подозрительно посмотрела на камеры:

— Зачем нужно включать эти камеры? Вы хотите, чтобы у меня были неприятности с полицией?

Мужчина усмехнулся:

— Полиция придет скорее за мной, чем за тобой, малышка!

— Неужели? С чего бы это?

— Давай-ка лучше я тебя немного поспрашиваю, ладно? — Он кивнул на стул, вовсе не заставляя садиться, а предоставляя ей право выбора. Хани внимательно посмотрела ему в глаза и, не обнаружив там ничего подозрительного, села.

Это было мудрое решение, поскольку ноги ее уже не держали.

— Не скажешь ли мне, сколько тебе лет?

Уже первый вопрос заставил Хани изрядно забеспокоиться. Она внимательно посмотрела на собеседника, стараясь угадать его намерения, но лицо оставалось непроницаемым, как сумка на «молнии».

— Шестнадцать, — призналась она наконец, к собственному удивлению.

— А выглядишь ты скорее лет на двенадцать-тринадцать.

— Я выгляжу мальчишкой, но я ведь не мальчик.

— Мне не кажется, что ты выглядишь мальчиком.

— Правда?

— Конечно. На мой взгляд, ты смышленая и шустрая малышка.

Прежде чем Хани успела спросить собеседника, не покровительствует ли он этим свиньям, сторонникам мужского шовинизма, ей был задан следующий вопрос:

— Откуда ты?

— Из Паксавачи-Каунти, штат Южная Каролина. Живу в парке развлечений на Серебряном озере. В этом парке находятся американские горки «Черный гром». Вы, должно быть, слышали о них. Это самые большие американские горки на всем Юге. А некоторые говорят, что и во всей стране.

— Да нет, кажется, о них я ничего не слышал.

— По правде говоря, может быть, я уже и не живу в парке. На прошлой неделе шериф велел нам убираться.

— Мне очень жаль это слышать.

Его сочувствие показалось Хани столь искренним, что она постепенно рассказала обо всем, что с ними произошло. Поскольку собеседник был так нетребователен и, казалось, деликатно оставлял ей возможность не отвечать на некоторые вопросы, Хани забыла и о находившихся рядом других людях, и о включенных камерах. Забросив ногу на ногу, она машинально потерла рукой болевшие пальцы ног и принялась рассказывать ему обо всем. Хани рассказала о смерти дядюшки Эрла, о «Бобби Ли» и предательстве мистера Диснея. Единственное, что она утаила, было психическое состояние Софи: Хани не хотелось, чтобы собеседник узнал, что в их семье была душевнобольная.

Немного погодя выяснилось, что пальцы ног болят уже не так сильно, но как только Хани начала описывать путешествие по стране, внутри у нее все вновь перевернулось.

— Вы видели мою сестру? — спросила она мужчину. Собеседник кивнул.

— И как вы все только могли не оценить ее достоинств? Как можно было с ней так обойтись? Как по-вашему, она красивая?

— Да, несомненно, она очень мила. Мне понятно, почему ты ею так гордишься.

— Конечно, горжусь! Она красива и мила и пришла сюда, несмотря на то что была напугана до полусмерти!

— Напугана до полусмерти — это еще мягко сказано, Хани. Она не могла даже усидеть перед камерой. Не каждый создан для карьеры на телевидении.

— Она бы все смогла сделать, — упрямо возразила Хани. — Люди могут все, если настроятся как следует.

— Тебе уже давно приходится пробиваться в жизни, размахивая кулаками, да?

— Я делаю то, что приходится.

— Ты говоришь так, словно нет никого, кто бы о тебе позаботился.

— А я сама о себе забочусь. И о семье тоже. Я собираюсь найти нам где-нибудь дом. Место, где мы все сможем быть вместе. И мы не станем рассчитывать на чью-то благотворительность!

— Это хорошо. Никому не нравится жить на милостыню.

Они замолчали. Хани заметила, как иногда двигаются виднеющиеся в полумраке силуэты. Было что-то неприятное в том, как эти люди наблюдают за ней, не произнося ни слова, — просто сидят, словно стая хищников.

— Ты когда-нибудь плачешь, Хани?

— Я? Нет, черт возьми!

— А почему?

— Да что толку плакать?

— Могу поспорить, что ты плакала, когда была маленькой.