Медовый месяц для Реликта (СИ)

— Не могу пролить свет на этот вопрос. У нас самки были много сильнее ваших, в частности, они не нуждались в помощи самца в плане заботы о потомстве, и обычно мы не знали наших отцов. Многие, включая и меня, проявляли заботу о живущих на соседних участках самках, но она сводилась к недопуску на ее территорию опасных хищников и «чужих», «непригодных людей». И отсюда еще не следует, что хищник или «непригодный», пробравшись на ее участок через мой, мог вздохнуть спокойно. Скорее наоборот, самое страшное для него только начиналось.

— Непригодные люди? Это как? — спросил Мастерс с явным научным интересом.

— Мы внедрялись только в те человеческие стада, которые вели себя… по-человечески. В которых практикуется взаимопомощь и не практикуется людоедство на постоянной основе, особенно в отношении своего же племени. А также нет чрезмерно воинственных замашек по отношению к соседям. Для нас была неприемлема такая картина, что мое стадо воюет со стадом моего соседа и мы с ним вынуждены убивать соседский… соседских людей. Если провести параллель с овцами — нам подходили для разведения только травоядные овцы. Овцы-хищники представляли опасность и были вредителями. Непригодные овцы, понимаете?

Мастерс удивленно приподнял брови:

— А что, были такие племена, которые не практиковали взаимопомощь и могли жрать друг друга?

— Да, были. Ну не то чтоб жрали друг друга на постоянной основе, но были перегибы, ныне вам неизвестные, например, все женщины могли принадлежать только одному мужчине. Вождю, самому сильному из мужчин. Совместные действия диктовались в значительной мере принуждением, а не родственными чувствами, и распределение благ внутри племени происходило отнюдь не путем братского дележа. Естественно, что если вождь оказывался лицом к лицу с медведем или, допустим, со мной — он, разумеется, не мог рассчитывать на помощь соплеменников.

— Невероятно, — пробормотал Мастерс, — науке неизвестны подобные племена и сообщества, так устроенные… Это совершенно противно человеческой природе.

Я усмехнулся.

— Скажите спасибо за это мне и мне подобным. Мы тоже приложили руку к тому, что такие вот человеческие популяции не дожили до появления науки. Но, если по правде, то наша роль была второстепенной. Эволюция бы и без нас расставила все по местам. Читал я, что когда-то, четыреста миллионов лет, назад были муравьи-одиночки. Хищные муравьи, которые охотились сами по себе, вместе собирались только ночью и не являлись слаженной общиной, в которой любой без колебаний умирает за свой муравейник. Они были каждый за себя. Где они теперь? Только в янтаре. Так вот, с людьми произошло то же самое. Менее социальные из вас вымерли на моих глазах, можно сказать. Причем давно, еще до вымирания мамонтов.

* * *

После Праги Стелла повезла нас в Италию. Сам путь был довольно долгим, потому что вертеть баранку в одну пару рук — занятие утомительное. Войс сама только-только получила права и особых навыков вождения еще не имеет, а я, кое-как обученный водителем, который сам водит кое-как, вообще никуда не гожусь.

Так что ехали мы часа по три-четыре до обеда, останавливались в каком-нибудь городке, обедали, отдыхали, а потом еще ехали три-четыре часа и останавливались на ночлег в первом попавшемся мотеле.

— На поезде или автобусе дальнего следования было бы быстрее, — заметил я.

— А куда мы спешим? — пожала плечами Стелла. — Все равно того типа Зеродис и его Легион не нашли еще. Знаем, где примерно, выслеживаем, есть много следов и зацепок, но пока еще точно не установили.

— Ну и ладно, хоть посмотрю, что тут и как, а то в последний раз был здесь во времена второй мировой.

— Ага, — кивнула Стелла. — Вы радуйтесь, что у вас курорт, отдыхайте, ну и я вместе с вами развлекусь. Работать на Легион как-то повеселей, чем на Организацию, но вообще я не то чтоб большая любительница работать. Альпы, лыжи, альпинизм — все это куда приятней.

К тому моменту, как мы прибыли в Италию, фигуранта все еще не разыскали, так что за неимением важных дел я поехал вместе с Войс поближе к горам.

Да, как там в песне поется, «лучше гор могут быть только горы». Но если тот бард больше всего любил горы, на которых еще не бывал, то я наоборот. Все-таки, любовь к родным краям — это инстинкт. И мне приятно вновь оказаться в местах, где я вырос. Правда, я не помню точно, были то Альпы или все-таки Карпаты, но и там, и там я прожил громадные отрезки времени, исчисляющиеся тысячами лет. Паспортов и картотек тогда не было, и я мог просто перебираться с места на место, порой дистанция переселения составляла пару десятков километров. Пожил в одном племени лет пятнадцать — перебрался в другое. Потом в третье. А через тридцать лет вернулся в первое, и там меня уже никто не узнает. Я даже лицо тогда менять не умел — а зачем? Фотоаппаратов, которые могли бы выдать меня, не было, и если я возвращался в первое племя спустя тридцать лет — даже старики, которые еще помнили, принимали меня за моего сына, что, опять же, обеспечивало мне теплый прием с самого начала.