Медовый рай

Белка вскочила, подбежала к окну.

— Эй! — крикнула ей староста второй бригады — Белка даже не повернулась.

Сквозь пыль окна и из-за стрекота швейных машин происходящее снаружи выглядело как немое кино, мутное и не очень понятное. Вот Глория споткнулась, едва не упала. Ее грубо подхватили, тряхнули, поставили на ноги. Рядом бесновались два добермана — юрких, как два хлыста, и тоже немых. Откуда-то сверху опустилась клетка, охранники втолкнули Глорию внутрь. Беззвучно захлопнулась решетчатая дверь, охранник что-то крикнул, подал кому-то знак рукой. Клетка медленно поползла наверх и исчезла из видимости. Белка, присев, прижалась щекой к стеклу — двор, кусок стены, клетки видно не было.

— Что это? — Она растерянно обернулась. — Что это было?

Швейные машины весело трещали, пестрые тряпки флагов карнавальными драпировками топорщились на столах, живописными складками сползали на пол. Заключенные работали. Белка глаз не видела, лишь линялые платки, затянутые на головах, согласно тюремному правилу.

— Вы что? — тихо спросила она, отходя от окна. — Что с вами?

Машинки продолжали стрекотать.

— Это ж Глория! Она ж… — Белка подбежала к Клэр. — Она ж вам как сестра!

Беззубая подняла злые глаза на миг, не останавливая шитья.

— Вы ж видели… — Белка оглядела цех. — Все видели. Ведь он сам, она даже не сказала ничего. Как же… Ну как так! Дорин! — Белка ухватила оверлочницу за плечо. — Ну ведь надо что-то делать? Дорин!

Та встала, приблизила лицо. Белке показалось, что она увидела страх на дне ее стеклянного глаза.

— Дура, — тихо произнесла оверлочница. — Он только этого и добивается. Чтоб ты закатила истерику.

Большими красными руками она без видимого усилия приподняла Белку и усадила за ее стол. Белка дернулась, хотела встать, хотела что-то еще сказать.

— Шей! — приказала Дорин. — И молчи.

Белка опустилась на табуретку, проверила пальцем нить, прижала материю лапкой. Мотор затрещал, игла запрыгала азартным зигзагом, втыкаясь то в красное, то в желтое. Белка кусала губы, морщилась, но слезы все равно потекли. Они текли и капали, расплываясь темными кляксами на красно-желтом поле флага Аризоны.

14

В конце смены обе бригады вывели из швейной и выстроили в шеренгу на плацу.

— Вверх смотреть! — скомандовал охранник, коренастый битюг с румяной шеей. — Вверх!

Клетка висела на уровне второго этажа. Из узкого чердачного окна центральной башни, словно клюв, торчала балка с колесом и цепью. Один конец цепи уходил в чердачное окно, другой был припаян к кольцу на крыше клетки.

Глория не двигалась, она лежала, похожая на ворох тряпья. Между прутьев решетки свешивалась нога, смуглая, почти шоколадная, но с розовой пяткой. От этой беззащитной белизны Белке захотелось выть.

Охранник, покачиваясь на каблуках, прошелся взад и вперед, вглядываясь в лица заключенных. Потом достал сигарету, долго разминал ее. Так и не закурив, сунул обратно в пачку. Неспешной походкой пошел к караулке. Не оглядываясь, вошел внутрь. Хлопнула дверь, и над плацем повисла тишина.

— Она без сознания, — кто-то тихо сказал. — Вишь, даже не шевельнется.

— Чухна! Да ты видела, как Бес ей прикладом! Тут, мать твою, не то что шевелиться…

— Тихо! — Белка узнала южный говор бригадирши из второй. — Атас цинкует, курвы!

Через двор шел охранник с доберманом, это был тот урод-великан с ожогом на пол-лица. Он, не останавливаясь, поглядел вверх, на клетку, потом на заключенных на плацу. Доберман, мускулистый, лоснящийся, словно отлитый из черной стали, упруго бежал рядом.

— Кит это, — сказала беззубая Клэр. — Контуженый.

— А что у него с лицом? — спросила Белка.

— Обгорел, что ли, хер его знает.

— Муджахеды его в Афгане…

— В Фигане! Много ты знаешь, сявка…

— Кончай базланить! — зашипела бригадирша. — Всю ночь хотите на плацу загорать, сиповки потные?

За крепостной стеной тюрьмы, за башнями, за вздыбленными, как застывшие волны, барханами растекалась оранжевая муть заката. Там плавилось солнце, чуть сплющенное и похожее на нежный желток. От него струился тягучий жар — нижний край облака загорался ярким волшебным светом, то вспыхивая переливчатой ртутью, то умирая сизым перламутром.

Запад был красив и по-женски томен, а вот к югу небо темнело, наливалось свинцовой синевой, словно там зрела какая-то беда. Оттуда дул упругий ветер, знойный и колючий. По рыжим барханам скользили волны пыли, призрачные и похожие на оптический обман — казалось, что пустыня дышит подобно океану.

Белка облизнула сухие губы, на зубах захрустел песок.

— Дождь… — сказала она неизвестно кому. Сплюнула и вытерла губы тыльной стороной руки.

Солнечный шар коснулся горизонта и неожиданно стал багровым. Желток превратился в нарыв, осветив полнеба малиновым заревом. На миг все вокруг — пустыня, стены, тюремный двор, лица женщин — окрасилось теплым персиковым цветом. У Белки перехватило дух — этот сказочный свет, золотой, с прозрачными лиловыми тенями, казалось, лучился добром и покоем. Белка замерла, стараясь не упустить это чувство, стараясь его запомнить.