Медовый рай

— Полтора миллиона! — Он засмеялся. — И ты знаешь, я ведь его даже не запираю. Клянусь Пресвятой Девой! Я могу этот сейф выставить на площади, и ни один шакал, готовый зарезать священника за доллар, даже близко не подойдет.

Он стиснул кулаки и спросил:

— А знаешь почему? Потому что каждый шакал на пять тысяч миль вокруг, на север и на юг, от истоков Рио-Гранде до дельты Миссисипи, знает, что его ждет. Знает, что я собственными руками выдавлю глаза вору, отрежу голову его жене, а детей скормлю койотам.

Гроза хохоча заухала. Глаза Саламанки засверкали нехорошим блеском, он пнул кресло, нервно прошелся взад и вперед.

— Если бы я хоть на секунду, хоть на мгновенье… Хоть на миг показал, что боюсь. — Он сжал кулаки. — Если бы шакалы увидели мой страх, они бы тут же меня разорвали на куски. Разорвали в тот же миг! Мои же рабы, которые сейчас лижут подошвы моих сапог! Вот этих сапог!

Он крепко топнул каблуком, плюнул на пол и коротко выругался по-испански.

— Страх! Он как проказа, пожирающая твой мозг! Изо дня в день. Он хуже смерти! Страх, как гадюка, холодная скользкая гадюка, поселившаяся в трусливом сердце, липкая гадюка, готовая ужалить днем и ночью. И каждый час ты ждешь смертельного укуса, каждый час до гробовой доски ты ждешь. Ты не живешь, ты ждешь! Ты ждешь! — Он ударил кулаком в стол. — Ты ждешь…

Белка заметила, как побледнело его лицо. Левое веко задергалось, точно он неумело подмигивал ей.

— Я знаю, зачем ты пришла, — неожиданно тихим голосом проговорил он.

Он тронул корзину пальцем, поднял глаза на Белку, светло-серые сумасшедшие глаза.

— В тюрьме Эль Кореро… — Он вышел из-за стола и медленно пошел к ней. — Я был мальчишкой тогда…

Его каблуки мерно, словно тяжелый маятник, стучали в пол — тук… тук… тук…

— Был почти ребенком. — Он недобро улыбнулся. — Но уже тогда знал, что страх хуже смерти. Там, в Эль Кореро, я дрался с Хорхе-чилийцем. Он сам вызвал меня на поединок, он был уверен, что я струшу. Он был вдвое сильнее меня, этот Хорхе, он весил триста фунтов, с кулаками как кузнецкие молоты. Он был уверен, что я струшу.

Саламанка остановился перед Белкой.

— Но я не струсил. — Зрачки в его глазах стали черными точками, как две дробинки. — Да, он сломал мне два ребра, потому что он был сильнее. Но я был храбрей — и я перегрыз ему глотку. Да, перегрыз! Буквально! Вот этими вот зубами!

Он подался вперед, оскалив крупные и очень белые зубы.

— А ты бы смогла? Вот так — зубами? — От него пахнуло пряным, горьким одеколоном. — Попробуй, может, у тебя тоже получится. Ведь ты пришла мстить, не так ли?

Он медленно вытянул шею. Задрал подбородок и выставил костистый кадык, словно собирался бриться. Белка не двинулась, лишь сжала кулаки. Он сипло дышал ей в лицо. На его шее и скулах начала проступать щетина, на подбородке светлой полоской розовел старый шрам.

— Нет? — спросил он, ласково и страшно заглянув ей в глаза. — Значит, нет…

Саламанка разочарованно развел руками, отвернулся, пошел к столу. Тук-тук-тук — застучали каблуки.

— В могилу сойдет твое тело. — Он, не поворачиваясь, сухо хлопнул в ладоши.

И ветер умчит твое имя.
Заря из земли этой темной
взойдет над костями твоими.
Взойдут из грудей твоих белых две розы,
из глаз — две гвоздики, рассвета багряней,
а скорбь твоя в небе звездой возгорится,
сияньем сестер затмевая и раня.

Он подошел к столу, взял корзину в руки. Приподнял, пробуя на вес.

— А скорбь твоя в небе звездой возгорится… — Саламанка приоткрыл плетеную крышку, заглянул в темное нутро. — Сияньем сестер затмевая и раня…

Он долго смотрел на Белку. Потом медленно начал опускать руку в корзину.

— Пусто… — разочарованно сказал он. — Там ничего нет.

50

Дождь почти выдохся, гроза уходила дальше на север. Мутные сполохи освещали грязное подбрюшье мохнатых туч, оттуда запоздалым эхом докатывалось утробное ворчанье. Белка, уткнув подборок в руль, смотрела в ветровое стекло, по которому тонкими полосками сползали последние капли дождя. Как слезы, слезы дождя, подумала она.

В ярком проеме появился Саламанка — угловатый силуэт, наспех вырезанный из черной бумаги. Хлопнула дверь, деревянной дробью простучали каблуки по ступеням. Взрычал мотор «Лендровера» — тут же вспыхнули рубины тормозных огней, в белых снопах света фар замельтешил пунктир дождя. «Лендровер» круто, как танк, развернулся на месте. Разбрызгав лужу, выскочил на дорогу и с ревом исчез в темноте.

Гроза остановила веселье, луна-парк опустел. Чертово колесо вполнакала сияло мокрыми огнями, мертвые лапы «Твистера» удивленно застыли, подняв пустые кабинки к небу. Над безмолвной каруселью уныло вспыхивала и гасла молочного цвета звезда. Вспыхивала и гасла. Ритм совпадал с пульсом сердца. Белка в оцепенении не могла оторвать взгляд от этой звезды: звезда гасла, но ее призрак еще на мгновенье повисал в чернильной пустоте.