Медсестра

Добрая красавица чахла в черном дворце, и никто из смельчаков не мог ее спасти, пока не пришел Залман-герой. Мать его, когда была в тягости, заблудилась в дремучем Лесу и там, на поляне, родила, а сама умерла. Залмана вскормили и воспитали дикие звери, и не было ему равных в бою. Когда они с Эфрой друг друга увидели, вспыхнула в их сердцах настоящая любовь.

Пришел бесстрашный герой к Темному Властителю и вызвал его на поединок. Долго они сражались, наконец Залман могучим ударом меча разбил на куски Камень Власти в перстне у злого узурпатора. Рассвирепев, тот обезоружил его с помощью черного колдовства и приказал бросить в темницу, а на следующий день и его, и Эфру казнили. Да только недолго кровавый правитель радовался победе: без Камня Власти потерял он свою прежнюю силу. Восставший народ и добрые волшебники при поддержке Высших победили его, опутали несокрушимыми магическими цепями и заточили, плененного, в Кесуане, в горном замке, а его серых союзниц и приспешников-людей истребили.

После этого жителям пришлось покинуть Танхалу, отравленную злыми чарами, так как на много миль вокруг Мерсмоновой тюрьмы, от Кесуана до южной оконечности Кордеи, отныне распростерлись страшные гиблые земли.

Стефан написал на этот сюжет пьесу, несколько баллад, сценарий для фильма, поэму для взрослых и поэму для школьников. Все под контролем Комитета. Он, в общем-то, понимал, какие цели преследуют заказчики. Внушить недовольным, что поголовное выселение из Танхалы было единственно разумным решением. Оправдать новый закон, предписывающий женщинам, которые по тем или иным причинам носят маски либо вуали, по первому требованию представителей власти открывать лицо – ради общественной безопасности, а то излишняя деликатность может привести к беде, прецедент уже был. И так далее.

Заплатили без обмана, очень достойно, и в придачу Стефан в одночасье стал мэтром, признанным на всех четырех архипелагах. Мало кто догадывался, как скверно у него на душе. Настигла-таки его погибель. Как будто его об этом предупреждали, только он уже не помнил, кто и когда.

После этой идейно правильной сказки он больше не мог написать ничего живого. Прежнее мастерство никуда не делось, а некоего неуловимого мерцания не хватает. Словесное произведение либо живет, либо нет, причем с художественным уровнем это напрямую не связано: текст может быть с огрехами – но живой или, наоборот, безукоризненный с ремесленной точки зрения – и безжизненный, как тщательно выполненный раскрашенный муляж вместо настоящей виноградной кисти. Вот такие литературные муляжи и выходили из-под пера у Стефана в последнее время (с тех самых пор, как связался с Комитетом), и он ничего не мог с этим поделать.

Его ошибка заключалась не в том, что он подменил быль вымыслом, а в источнике этого вымысла. Он ведь собирался историю о тех же самых персонажах рассказать иначе, по-своему, со всеми запечатлевшимися в душе полутонами, загадками и контрапунктами.

«Нам этого не надо, – осадила его госпожа Одис, куратор от Комитета. – Мы готовы платить за социально полезное искусство, а не за вредоносную упадочническую дребедень».

И он капитулировал.

За террасой с раздвижными решетками (защита от медузников, те изредка залетают в город, хотя свет фонарей их отпугивает) простирался газон с бестолковой ярко-зеленой травой. Стрижка под ноль, как у госпожи куратора, зато никакая живность крупнее богомола не спрячется в таинственной путанице стеблей – нет там никакой путаницы.

«Все это ради нашей безопасности, – подумал Стефан, усаживаясь с чашкой чая в свое любимое плетеное кресло. – Комитет защищает наши умы и устои, чтобы не случилось второй Темной Весны… Но кто защитит нас от Комитета?»