После той командировки, где наша группа попала под взрыв, а меня контузило, и я два дня провалялся, введённый в искусственную кому, мне диагностировали потерю кратковременной памяти.
Два месяца моей жизни исчезли, будто их никогда и не было. Всё, что я знал об этом времени, было рассказано мне сослуживцами – ну и матерью, естественно. Вот только уже тогда было ясно, что она не может знать всего. Но в первое время после болезни и выздоровления было не до того. Реабилитация, комиссии, одна за другой, затем объяснительные, отчёты – ситуация тогда вышла из-под моего контроля.
Проблема была в том, что при попытках вспомнить, что же я упустил, головная боль возвращалась. Это… пугало. Не давало работать. И я перестал даже пытаться. Наоборот, всеми силами избегал напоминаний. Ну в конце концов, что такого судьбоносного могло случиться в моей жизни за десяток недель?
А теперь у меня появились подозрения, что мать намеренно что-то от меня скрыла. И связаны они были с Надеждой.
Я начинаю медленно вспоминать, проговаривая все свои действия. Дохожу до того момента, когда Надя помогла мне.
– Это интересно, – с любопытством глядит на меня Дан, – потом расскажешь, где ты её нашёл, такую умелую. Дальше.
Дальше… Отвожу глаза и не хочу продолжать.
– Так, Володь, ты ведь понимаешь, что я с тобой сейчас говорю как врач? – слышу серьёзный голос. – А врачу, как священнику на исповеди – только правду. Ну что ты там, сексом с ней занимался, что ли?
– Нет, естественно, – фыркаю, – за кого ты меня принимаешь?
– За нормального мужика, который ненормально себя ведёт, – хмыкает Игнатьев. – Ладно, давай, колись уже.
– Я… странно себя чувствую рядом с ней, – признаюсь другу. – Вот и тогда, мне вдруг показалось, что я её знаю лучше, чем кого бы то ни было. Внезапное ощущение близости. У тебя бывало такое?
– Бывало, – вздыхает Дан, – однажды.
Кидаю на друга быстрый взгляд. Судя по выражению лица, об этом его спрашивать не стоит.
– Потом я сказал, что уеду в командировку, – подбираюсь к самому главному, – а она на это ответила фразой, цитатой из книги…
Зажмуриваюсь, Игнатьев подскакивает с места, но боль не возвращается, так, слабый отголосок.
– Нет, всё нормально… – выдыхаю, – почти… Я вспомнил!
– Что конкретно? – друг внимательно смотрит на меня.
– Это уже происходило со мной! Только
Задыхаюсь, потому что перед глазами встаёт картинка: знакомая комната в старой дедовой квартире, я стою возле двери и делаю вид, что складываю что-то в нагрудный карман. Поцелуй – сам собой приходит ответ. Что за идиотизм? Раздаётся девичий смех, и... голова взрывается болью.
– Так, тихо-тихо, – слышу сквозь спазм голос Дана.
В этот раз прийти в себя получается быстрее. Введённые лекарства помогают.
– Там… у меня в квартире, перед той командировкой, я прощался с девушкой, – выдавливаю из себя.
– Лицо? Имя? Что-нибудь? – негромкий голос друга не мешает, но и сосредоточиться не получается.
– Ничего, – выдыхаю разочарованно, – только смех. Получается, мы жили вместе, раз я выходил, а она оставалась в квартире. Но… куда она исчезла? Почему не пришла в больницу, когда узнала?
– А с чего ты взял, что она узнала? – Дан прищуривается.
– Вот же дерьмо, – хриплю с трудом, потому что голова разрывается – на этот раз не от боли, а от роящихся мыслей.
– Так, похоже, тебе есть о чём подумать, – Дан поднимается с места, проверяет капельницу, отсоединяет её, но катетер из вены не убирает. – Сегодняшний день и следующую ночь проводишь здесь, под присмотром. Завтра поговорим о том, что тебе делать дальше.
Засыпаю я с трудом. Даже во сне слышу тот смех, вроде бы весёлый, но с ноткой грусти. Образ девушки так и теряется, ускользает сквозь пальцы, и всё же откуда-то приходит уверенность, что она была очень важна для меня.
С утра Дан занят, и к нему в кабинет я иду уже ближе к обеду.
– Садись, – друг сосредоточенно просматривает бумаги, лежащие перед ним. – Значит, так. – Задумчиво смотрит на меня, крутя в руках ручку. – Попробуй-ка вспомнить опять ту сцену, про которую говорил мне вчера.
Знакомый-незнакомый смех тут же всплывает в памяти.
– Не болит голова? – Дан смотрит испытующе.
– Нет, – тут до меня доходит. – Ты считаешь, если я всё вспомню, то… головные боли прекратятся?
– Володь, я врач, – устало отвечает мне друг. – Я привык опираться на доказательную медицину. Но, как ни странно, именно потому, что я врач, я также верю в то, что существуют некоторые механизмы внутри нашего тела. Механизмы, которые мы можем заставить работать. Поэтому иногда возможно если не всё, то многое.
Мы молчим несколько мгновений, а затем Дан выпрямляется.
– Я даю тебе неделю. После этого либо ты докладываешь обо всём главе, либо это делаю я, тут решай сам.
Сжимаю челюсти. Знал, что так будет, но от этого не менее хреново.
– Как я могу исправить ситуацию? – спрашиваю, подумав.
– Для начала, эту неделю ты сидишь на больничном, – хмыкает друг мрачно. – Проходишь курс инъекций, которые я тебе назначаю. И не морщись. Не дай бог узнаю, что сачкуешь…