Медсестра

Усопших держали в предбаннике — глухом аппендиксе, сразу возле входа в отделение. Когда их собиралось больше двух, предбанник разгружали. С кровати на каталку с надписью Exitus Letalis тело перегружается так: один становится ногами на кровать в изголовье, второй у ног, каталку прижимают вплотную к кровати животами еще двое. Двойка, стоящая на кровати, на раз-два-три за углы простыни поднимает тело и качает его в сторону каталки, а бригада у каталки тянет качнувшийся груз на себя. Когда все слажено и все участники процесса понимают, что и кому нужно делать, эта операция занимает меньше 30 секунд. Проблема, правда, в простынях. Простыни очень часто обрабатывают под давлением и воздействием высокой температуры — стерилизуют. Рвутся, короче говоря, простыни. Раз-два-три-хрусь! В общем, падали больные бывало с размаху на пол. А если то же самое делать без каталочной бригады, а просто вдвоем, то и промахнуться мимо каталки можно. Ай-яй-яй.

Ну вот, перекинули кадавра. Движемся в сторону грузового лифта. Проезжаем такое же отделение, как у нас, только расположенное зеркально, оно законсервировано. Там все работает, и время от времени в один из блоков клали суперблатного больного. Отдельно клали, чтобы другие больные не ревновали к дефицитной технике, медикаментам и обилию внимания. Там же, в одном из блоков, мы по очереди спали ночью по четыре часа. Там, в одном из самых глухих больничных углов, лишь барокамера работала днем, а ночью над входом в палату гипербарической оксигенации помигивала лампочка сигнализации. Сразу за барокамерой лифт. Тишина. Лифт стоит без лифтера — не нужен лифтер, три раза в день каталку в подвал отвезти. В лифте спускаемся на один этаж вниз. Двери мне хочется открыть погромче — распугать смердящий мрак. Красиво сделанный ремонт заканчивается вверху, это этаж технический — под ногами пыль и кирпичная крошка.

Если тот же путь пройти поверху, то и не заметишь расстояние это мизерное — метров двести от силы. Если же тащиться с трупом по коридору, уходящему во мрак, ощущения совсем другие. Слева труба с кипятком — жарко в левый бок, справа выводы вентиляционные — холод жуткий. Будто движешься по меркурианскому терминатору. Лампочка работает одна из десяти. Где-то тут поворот к генератору, унесшему жизни полутора десятков человек. Тут же и «бомжики» ночуют под трубами.

«Й-Я-А-А-А-А-А-А-А-А-А!!!! — бежит Колотов и стучит арматуриной по стенам, трубам, по чему придется.

— Тсс… — вдруг говорит мне он и засовывает голову куда-то в технический лаз. — Вот, блядь, нелюди — понасырали. — ругается он. — Я вас, мрази, достану!!!..у..у..у» — перекатилось. Еще одна пробежка.

Докатывемся до ворот морга. Морг огромен. Он обслуживает сразу несколько лечебных учреждений. Нашу больницу, детскую на Алишера Навои, больницу на Петра Запорожца и психоневрологический диспансер еще. Из всех этих больниц едут ночью в этот морг труповозки. Всех неизвестных и неопознанных со всего Левого берега везут также сюда. В морге три надземных этажа и два подземных. Мы звоним в звонок минус первого этажа. Ждать обычно минут пять. Закуриваем. Дежурный приемщик-санитар может и выпимший спать, кстати. Звоним еще раз, подольше.

Шаги, лязг, свет — закатывайте. Начинается самое неприятное. Тело перегрузить должны мы, а каталку забрать. Перегружаем вдвоем. Запах, это… Специфический. Умер неизвестный. Реанимация получила его без сознания и без документов. Так, не приходя в сознание, он и умер. На бирке написано: ООРА, EL: 23:35, 1.11.92, Неизвестный. Значит на длительное хранение в морозильник. Пока не будет востребован — примерно на 3 месяца. Потом братская могила на Берковцах, крест.

Видели, в американских фильмах у каждого трупа свой ящичек такой никелированный есть, типа домик? Наши трупы лежат в комнате 10 на 10 метров в пять-шесть слоев.

Вспоминаются кадры хроники. Освенцим, бульдозер катит человеческий жмых. Так вот, бульдозер уехал, жмых остался. Температура -20. Ступни торчат, груди, синеют наколки, глаз блестит стеклянный, полуоткрытый — мохнатые ресницы — совсем молодое лицо девушки.

«Давайте на выход, пацаны, — свистит перегаром сквозь гнилой зуб санитар. — Дела у меня еще», — даже не хочу представлять, какие могут быть «дела» у этого выродка в полвторого ночи в этом жутком месте. На обратном пути запах стал вроде сильнее чувствоваться, и это при том, что мы не из розария идем.

***

Через трое суток, опять на нашем дежурстве, нашли в подвале, в нише, откуда смрадом тянуло, дядьку мертвого. Нашли, как водится, тогда, когда запах уже на этажах слышен стал. Поймали меня с Колотовым в коридоре, где мы, не чуя беды курили.

«Вот, Виталий Геннадьевич, берите хлопцев, они свободны вроде сейчас», — на нас показывала своим толстым бордовым пальцем Старшая. Рядом стоял больничный «нач. по АХЧ». За их спинами тоскливо переминался с ноги на ногу толстенький доктор Телюк. Съехать не получалось, кажется. Мы были зажаты в угол.