Медведь и соловей (ЛП)

Кэтрин Арден МЕДВЕДЬ И СОЛОВЕЙ

У лукоморья дуб зелёный;

Златая цепь на дубе том:

И днём и ночью кот учёный

Всё ходит по цепи кругом;

Идёт направо — песнь заводит,

Налево — сказку говорит.

А.С. ПУШКИН

Маме с любовью

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1 Мороз

В северной Руси заканчивалась зима, воздух был влажным не то от дождя, не то от снега. Блестящий февраль уступил место серому промозглому марту, и в доме Петра Владимировича все шмыгали от влажности, были худыми из-за шести недель поста на черном хлебе и квашеной капусте. Но никто не думал о температуре или насморке, даже о каше или жареном мясе, ведь Дуня рассказывала сказку.

Тем вечером старушка сидела на лучшем месте для рассказа: на кухне на деревянной скамейке у печи. Печь была огромной и из глины, выше мужчины и достаточно большая, чтобы все четверо детей Петра Владимировича смогли бы легко поместиться внутри. Плоская вершина служила спальным местом, а внутри готовили еду, от этого грелась кухня, и там лечились простывшие.

— Какую сказку хотите сегодня? — поинтересовалась Дуня, грея спину у огня. Дети Петра сидели перед ней на стульях. Они любили все сказки, даже второй сын Саша, который был набожным ребенком и, если бы его спросили, предпочел бы провести вечер в молитве. Но в церкви было холодно, а морось снаружи не прекращалась. Саша высунул голову на улицу, его лицо тут же намокло, и он ушел на стул, сев чуть в стороне от остальных, где изображал благочестивое безразличие.

Остальные устроили шум, услышав вопрос Дуни:

— Финист-сокол!

— Иван и Серый волк!

— Жар-птица! Жар-птица!

Маленький Алеша стоял на стуле и размахивал ручками, чтобы его услышали среди воплей старших, и волкодав Петра поднял большую голову в шрамах из-за шума.

Дуня не успела ответить, входная дверь отворилась, и стало слышно рев бури снаружи. Женщина появилась на пороге, дрожа от влаги в длинных волосах. Ее лицо раскраснелось от холода, но она была еще худее, чем дети, огонь отбрасывал тени на ее впавших щеках, на горле и висках. Ее глубоко посаженные глаза отражали огонь. Она склонилась и подняла Алешу на руки.

Дети радостно вопили:

— Мама! — кричал он. — Матушка!

Марина Ивановна села на стул, придвинув его ближе к огню. Алеша в ее руках сжал в кулачках ее косу. Она дрожала, хотя этого почти не было видно из-за тяжелой одежды.

— Пусть овца уже родит сегодня, — сказала она. — Иначе, боюсь, мы больше не увидим отца. Ты рассказываешь сказки, Дуня?

— Если все притихнут, — сказала едко старушка. Она была няней и для Марины давным-давно.

— У меня есть сказка, — сказала Марина. Ее тон был бодрым, но глаза — мрачными. Дуня пронзила ее взглядом. Ветер стенал снаружи. — Расскажи о Морозе, Дуняшка. Расскажи о демоне холода, зимнем короле Карачуне. Он сегодня не здесь, он злится на оттепель.

Дуня замешкалась. Старшие дети переглянулись. Мороз здесь был известен как Морозко, демон зимы. Но давным-давно люди звали его Карачуном, богом смерти. С этим именем он был королем черной середины зимы, приходившим за плохими детьми и замораживающим их ночью. Это слово было зловещим, и не стоило говорить его, пока он еще не отпустил землю. Марина крепко сжимала сына. Алеша ерзал и тянул мать за косу.

— Ладно, — сказала Дуня после недолгих колебаний. — Я расскажу о Морозко, о его доброте и жестокости, — она подчеркнула тоном имя, безопасное имя, что не принесло бы им неудачу. Марина насмешливо улыбнулась и отцепила ладошки сына. Никто не возражал, хотя история Мороза была старой, и они ее уже много раз слышали. С богатым и ясным голосом Дуни было сложно не наслаждаться рассказом. — В некотором царстве… — начала Дуня. Она замолчала и посмотрела на Алешу, пищащего, как летучая мышь, прыгающего в руках матери.

— Тише, — сказала Марина и вернула ему конец косы, которым он принялся играть.

— В некотором царстве, — повторила старушка деловитым тоном, — жил крестьянин, у которого была красивая дочь.

— Как звали? — пролепетал Алеша. Он был достаточно подросшим, чтобы проверять качество сказок, уточняя детали.