Медведи и Я

Сначала он ковылял с трудом, внутри у него все болело, и каждые несколько шагов он спускался к воде попить; но рядом с ним так веселились и проказили Дасти и Скреч, что в конце концов к нему вернулась та живость, которая отличает молодых медведей, и наконец он стал резвиться, почти как раньше. Чтобы отпраздновать его выздоровление, я в порядке исключения разрешил ему гоняться за охрипшим кроншнепом по болотистому торфянику.

Сигналы опасности

С каждым днём медвежата значили для меня все больше и больше. По мере того как росло их значение в моей жизни, укреплялась моя решимость обучить их полной самостоятельности. Да и чисто практически ни одному работяге-старателю, думающему об учебе в колледже, не под силу без конца нянчить трех диких медведей. Чтобы не навредить медведям — и отчасти оправдать доверие, которое оказала мне старая медведица, — я решил по утрам вместо работы брать медведей в регулярный обход нашей территории и стал учить их находить личинки, полевок и хомяков, переворачивая камни, отдирая кору с бурелома и приподнимая мох сфагнум, которого было всюду полно. Я погружал лапы медвежат в муравейники, вынимая самых крупных муравьев и их яйца. К важным муравьям-солдатикам, которые в самую жаркую пору дня вышагивали взад-вперед по берегу под кусочком листика, как под зонтиком, медвежата вначале отнеслись с подозрением; но, отведав однажды из любопытства этих насекомых, они уже не упускали случая пройти следом за длинными шеренгами муравьев, движущимися навстречу друг другу, подбирая их языком и выплевывая листочки-зонтики.

Примерно в полумиле к югу от нашего дома была трясина, где медвежата разрыли не один акр болотной травы в поисках корней ириса и луковиц разных лилий. В середине июля земляника и крыжовник налились сахарной сладостью, а помогали заполнять бездонные желудки подрастающих медвежат. К августу наши продовольственные экспедиции охватывали .

Мне не доводилось видеть малышей, столь жизнерадостных, как Расти, Дасти и Скреч. В первые дни своего сиротства они испытали страх и растерянность, но теперь каждый день радостно открывали для себя мир, выказывая удивительную приспособляемость и жизнеспособность. Я знаю, что в то первое лето медвежата живо помнили свою мать, потому что временами они становились грустными и задумчивыми, забирались на свою высокую пихту и озирали озеро, тихонько плача; это был ритуал, прервать который могла только перемена в настроении. Казалось, они чувствовали, что какая-то важная часть их жизни кончилась. После нашей утренней вылазки они проводили день рядом со мной у речки, боролись друг с другом, кувыркались в тростнике, скатывались со скользкого обрыва над рекой и пожирали мелкую рыбешку, головастиков, лягушат и жуков.

Однажды Расти, который первым пускался в авантюры, поймал водяную змею длиной и проглотил ее. Поразмыслив минуту, он понял, что не все ладно. Он поднялся на дыбы, широко раскрыл глаза, так что они едва не вылезли из орбит, заколотил по брюху лапами и, наконец, отрыгнул извивающуюся змею. Дасти и Скреч смотрели, застыв от ужаса и удивления, как змея билась у кромки воды, а потом уплыла. После этого эксперимента водяные змеи, по-моему, перестали для них существовать. Однако я вскоре узнал, что для медведей отрыгивать столь же естественно, как и испражняться.

Хотя эти трое и любили поиграть, к купанию они относились серьезно. По-моему, они понимали, что ни один паразит долго под водой не выдерживает. Клещи, блохи, вши и прочие насекомые отцеплялись и всплывали через пять минут. Поскольку порошок от блох моим медведям не подходил, мы для борьбы с паразитами каждый день вечером купались. Посидев в воде, они обычно плыли к устью тихой речки Наггет-Крик, забирались в мой промывочный канал и шутки ради устраивали мне душ, изо всех сил встряхивая свои мокрые тела. Плавали они, работая в основном только передними лапами, и делали более длинные гребки, чем собаки.

Для удобства я обучил их отзываться на кличку. Раздавая им молоко (запасы которого таяли на глазах) и кашу, я ставил миски на край кухонной лавки. В разгар поднимающейся у моих ног возни, давки и визга я звал Скреча. Вначале он не реагировал, но вскоре научился распознавать зов и получал свою миску. Второй всегда была Дасти, что очень не нравилось Расти. Будучи лидером, он полагал, что должен быть первым во всем, и в еде тоже. Он запомнил свое имя с того раза, как ко мне в канал заплыли саламандры, и я позвал его. Чтобы два похожих имени не путались, я сильно раскатывал «р» в его имени. Даже среди самых шумных игр каждый из медвежат научился прибегать на мой зов; правда, тут же прибегали и остальные, как бы проверяя, не завел ли я любимчика. Однако по-настоящему я мог проверить, как они отзываются на кличку, когда они сидели на дереве: в каком бы порядке я их ни звал, ни разу не возникло путаницы.