— Ласковый медвежонок, — мой муж смеется. И от смеха его мое собственное сердце стучит быстрее. Он же, прижимаясь щека к щеке, мурлычет колыбельную. Его руки надежны, как опора мира. И я хватаюсь за них, боясь потеряться.
— Все хорошо, Медвежонок. Все хорошо… — он утешает меня.
Был камень на кожаном шнурке и склоненная голова Катто. Он терпеливо ждал, когда я узел завяжу, а шнурок все выскользнуть норовил. И я вязала вновь и вновь, а заодно гладила шею мужа.
— Я смотрю сквозь него на солнце, — камень тускло мерцает. — Тогда возвращается лето.
Наверное, это глупость и сейчас Катто рассмеется, но он серьезен. И подарка касается бережно. А вот узел проверяет на крепость.
— Не хочу потерять.
Это ложь, что Янгхаар Каапо покрыт черным волчьим волосом. Его кожа гладка, вот только шрамов на ней бессчетно. Они — узор, который я пытаюсь изучить.
— Лето… — мой муж провел по камню мизинцем. — В тебе очень много лета.
Был ответный дар. Шестигранная монетка, позеленевшая от старости. И шелковый шнур поизносился. Но я накрываю монетку ладонью, а она прилипает к коже.
— Один дирхем, — Катто отстраняет ладонь и, наклонившись, целует и монету, и кожу. — Когда-то я столько стоил.
Сказав это, он впивается пальцами в мой подбородок и заставляет запрокинуть голову. Еще не больно, но почти уже. И не Катто, но Янгхаар смотрит мне в глаза. А чернота его собственных непроницаема.
Бездна подобралась к самому краю.
— Ну что, дочь Ину, твой отец хотел знать, где мои корни.
— Он. Не я.
А Янгар не слышит.
— Сгнили. Давно. По ту сторону моря. Я понятия не имею, кто моя мать. Возможно, женщина, которой не повезло попасть в плен. Возможно, шлюха… хотя там, где я был, одно идет за другим. И я не знаю, кем был мой отец. Да и знать не хочу. Мне не нужен род, чтобы чувствовать себя сильным.
Он уже не целует — кусает губы едва ли не до крови, и отстраняется.
— Я был рабом. И сам добыл себе свободу.
Я же слышу его боль. Она вплетена в его кожу рисунком шрамов. И той характерной неровностью на левом боку, которая остается после того, как неправильно срастаются кости. И злостью, которая исходит от бессилия: прошлое не изменить.
Его память останется с ним, как моя — со мной.
— И все, что принадлежит мне, — выдыхает Янгар в губы. — Я взял сам.
Мне жаль его.
Но Янгхаар Каапо, который придумал сказку о собственной жизни, не примет жалости.
— Так что, дочь Ину, тебе не страшно?
— Нет.
— Ты станешь женой раба.
Я, не Пиркко. Для нее, пожалуй, все это имело бы значение. А мне… мне хочется успокоить раненую бездну, и я вынимаю монету из его пальцев.
— Здесь нет рабов.
Но есть меха. И пламя. И каменные свирели слепой Кеннике.
Есть ласка Катто.
И мое такое вдруг взрослое тело, которое откликается на нее.
Есть боль, неожиданно сильная. Она длится недолго, но я вскрикиваю. И слезы льются из глаз.
— Тише, Медвежонок, тише, — Катто собирает слезы губами. Он гладит влажные мои волосы, шепчет, что эта боль — мимолетна, она пройдет, забудется. И сам он сделает все, чтобы это случилось как можно раньше. Я вздыхаю.
Мне стыдно и за крик, и за слезы.
И за собственную слабость.
Я цепляюсь за его шею, тычусь влажными губами в ключицу, хватаю пряди волос.
— Так бывает, мой медвежонок. В первый раз у женщины всегда так бывает. Но только в первый, — Янгар берет меня на руки и несет к чаше с водой, и снова напевает колыбельную, вот только я не в силах разобрать ни слова. Язык незнаком.
Горячая вода уносит призрак боли.
— Так лучше? — Катто поглаживает спину.
— Лучше.
Настолько, что я вновь начинаю думать о неизбежном.
Наш брак заключен перед лицом богини. И эту нить, одну на двоих, уже не разорвать. Я слышала, что находились глупцы, которые пытались, но…
Судьба странно стелет дороги, и тем, кто однажды побывал в подземном храме, уже не уйти друг от друга. И что станет со мной завтра, когда грозный Янгхаар, тот самый, в глазах которого оживает бездна, узнает правду?
— Прости, — я обвиваю его шею руками, прижимаюсь к груди. — Прости, пожалуйста…
— За что?
За ложь.
За молчание.
За то, что задумал отец.
И за слабость, которая мешает рассказать правду. Я знаю, что у меня есть лишь эта ночь, и хочу, чтобы она продолжалась вечность. Но это невозможно.
— Завтра ты станешь другим, — я лежу в кольце его рук.
— Почему?
— Станешь. И возненавидишь меня.
Но убить не сможешь, поскольку боги не простят такого.
— За что?
— За то, что я — дочь Ину…
…неправильная дочь.
— Я знаю, — он говорит ласково и гладит по голове, пытаясь успокоить. — Не бойся, Медвежонок. Клянусь, что больше я не причиню тебе боли.
Кто знал, что Янгхаар Каапо не сдержит слово?
Глава 9. Рассвет
Первую женщину Янгару привел Хазмат, сказав:
— Развлекайся. Заслужил.
Три поединка.
Три победы.
Три мертвеца, оставшихся на арене. И длинная царапина, за которую Хазмат тоже спросит, но позже. Хозяин Янгу умеет выбирать момент. И сегодня решил проявить доброту.