Медведки

С другой стороны, я же не обязан сообщать ему об этом немедленно? Надо подготовить, может, познакомить их как-то, устроить случайную встречу. Кровь не водица, может, их потянет друг к другу, в мыльных операх потерянных родственников обычно узнают по родинке или по какой-то особой примете. Но ведь это у меня три соска, не у него.

И куда девать многочисленную сметанкинскую родню?

Они наверняка уже съезжаются. Заселяются в гостиницу. Готовятся к завтрашнему торжеству.

Молчаливый шофер высадил меня у калитки. Я вежливо сказал — спасибо, он тоже попрощался, впрочем, довольно холодно. Не поверил, значит, в яхту и божоле.

Солнечные полосы на треснувшем асфальте чередовались с лиловыми, с участка почему-то тянуло дымом. Может, эта змея все-таки подожгла дом?

Я ускорил шаг.

Рогнеда в моей куртке с подкатанными рукавами и этой чудовищной готской юбке, из-под которой торчали две тощие ноги в огромных ботинках, деловито копошилась в чреве ржавого мангала. Этот мангал, сколько я его помню, стоял в дальнем углу сада, Валька никогда им не пользовался.

— А я подумала, ты придешь и сразу жрать захочешь, — сказала она деловито, — а погода хорошая, в доме сидеть обидно как-то. Так я решила барбекю устроить. Картошка вот-вот спечется, я тебе купила колбасок, только ты сам их себе положи, ага? Еще красного вина купила. Только я твои деньги взяла, которые в кармане, ничего? А то у меня нету.

— Ничего, — сказал я.

— Мы глинтвейн будем или просто вино? Я апельсины тоже купила. На всякий случай. И корицу.

— Ну, можно глинтвейн. Тебе кастрюлю дать?

— Да я взяла уже. Внизу, в шкафчике, правильно? И соседа этого твоего позвала, а то он вчера, по-моему, на тебя обиделся. И еще старуха приходила, толстая такая, орала, чтобы мы не дымили, потому что весь дым идет на ее участок. Я ее послала, ничего?

— Это Зинаида Марковна. Давно пора. Ты молодец.

— Я все правильно сделала?

— Ты все правильно сделала.

У меня защипало в глазах. Наверное, от дыма.

— Чего они от тебя хотели? Эти, на «мерсе»?

— Одна дама очень хотела познакомиться с твоим отцом. Очень важная дама. Просила, чтобы я замолвил за нее словечко.

— Вот видишь, — она сосредоточенно поковырялась в углях шампуром и выудила серую сморщенную картошку, — теперь все у тебя всё будут просить. Как я сказала, так и будет. А зачем?

— Что — зачем?

— Зачем он ей понадобился?

— Это очень личное. То есть для нее.

— А для него?

— Для него тоже. Хотя он об этом пока не знает.

В пиджаке я чувствовал себя неловко, я вообще не люблю пиджаков. Надо пиджак снять, а свитер надеть. Яхта не яхта, а в саду все-таки сыровато.

— Надо же, — сказала она рассеянно. — Ты пиджак не снимай. Он костром пропахнет, а химия, наоборот, выдохнется. Запах костра на людей подсознательно хорошо действует. Работает на имидж. Что это у тебя?

— Сувенир. Она всучила, неловко было отказывать.

— Дай сюда, — испачканной в саже рукой она выхватила у меня коробочку и ловко, как обезьянка, сорвала обертку.

В коробке оказались приличные мужские часы, ничего особенного. Циферблат. Стрелки.

— Ничего себе, — сказала Рогнеда.

— Что — ничего себе?

— Ты вообще смотришь, что тебе дарят? Это же «Патек Филипп»!

— Кто?

— Ты что, совсем темный? Ты хоть представляешь себе, сколько они стоят?

— Что, — спросил я с ужасом, — неужели больше тысячи?

— Да на них комнату в коммуналке можно купить! С ума сойти! Не копия, настоящий «Патек Филипп». Ох, и сертификат есть!

— Слушай, — сказал я, — я завтра отвезу их обратно. Отдам ей. Я не знал. Думал, просто сувенир!

— И не думай, — деловито сказала Рогнеда, — подарки нельзя возвращать. Завтра в них пойдешь. Пусть все видят. Только надевай прямо сейчас, чтобы слишком новыми не казались.

— Слушай, а давай я их тебе подарю.

— Обалдел? — сказала Рогнеда. — Это мужские.

— Тебе же на что-то домой возвращаться. Как-то дальше жить.

Я подумал, что она и вправду уедет, и мне стало странно. И правда, что ли, уедет? И не будет по утрам часами сидеть в ванной?

— Не твоя проблема. Слушай, мокасины у тебя есть? Хоть что-то приличное на ноги? В чем ты завтра пойдешь? Носки видел? Там, на веранде лежат.

— Слушай, это вроде не мои. Валькины, может.

— Твои, твои, я вчера купила. А то у тебя все с дырками на пятках и черные, черные ни в коем случае нельзя.

— А белые?

— И белые нельзя. Ты же приличный человек, не бандит какой-нибудь.

Колбаски на решетке начали шипеть и плеваться, и она бросилась переворачивать их длинной двузубой вилкой. Где она ее отыскала, понятия не имею.

— Рогнеда, — сказал я, — я самозванец. Я лузер.

— Уже нет, — сказала она, не отводя взгляда от колбасок, — где ты видел лузера и чтобы он носил «Патек Филипп»?

— Нет, погоди. Послушай. Я о тебе плохо думал. Я думал, вы со Сметанкиным сообщники. Что он тебя подослал.

— Я знаю, — согласилась Рогнеда, — так я глинтвейн варю? А ты пока сходи за дядей Леней.

— За Леней? Ах да. Погоди, — повторил я, — почему ты мне сразу не сказала?