Медвежье царство

Русский человек верит труднопонятному чужому больше, чем самому обыкновенному себе. Именно потому столь успешны на российском троне всегда бывали варяги и вообще инородцы. Да, любую религию русские строят, в конечном счете, под себя, подгоняют под свои глубинные подземельные архетипы, перелагают на мотив автохтонного стона, который у нас песней зовется. Но стартовыйимпульс должен прийти,по возможности, — извне, издалека, из «настоящего мира». Так было и с Третьим Римом, и с коммунизмом. Отсюда, собственно, типично русская и непредставимая в европейских нациях постоянная ссылка на «мировые стандарты», «цивилизованное человечество» и «нормальные страны», располагающиеся, разумеется, исключительно за пределами России. Попробуйте, например, убедить настоящего обыденного француза в том, что есть страны более цивилизованные и нормальные, чем его Франция! Потому, кстати, на русской почве типичный этнический национализм никогда не был — и, скорее всего, не будет — слишком убедителен/победителен. Ведь национализм закрепляет провинциальность, а русский человек всю жизнь преодолевает ее, ища необходимые для этого импортные ингредиенты.

Скоро нас, похоже, ждет новый «Остров». Ведь история, описанная Радзинским, одинаково хорошо развертывается и в русском кинематографе, и в русской жизни.

Похищение Европы

Запад должен быть готов к русской религиозной экспансии — сегодняшнего культа Мамоны и будущих, еще не слишком понятных культовых форм.

Но еще более Запад должен привыкнуть к исходящей из России великой любви.

Да-да, именно любви.

Неправда, что русские не любят Запад. В глубине души мы поклоняемся Европе, ее тесным кварталам и священным камням. Мы хотим овладетьЕвропой, как недоступной белой невестой. И рыдаем, и бьемся в истерике оттого, что Европа все еще не хочет нашей руки и честного русского сердца.

Когда русские берут I lap и ж или Берлин — это от любви. Это как свадебное путешествие, доказательство рыцарской преданности и мужской состоятельности.

Невозможно воспламенить это русское сердце походом на Пекин или, скажем, Улан-Батор. На русском языке не существует «романтического свидания в Бангкоке». Потому евразийство, сформулированное разочарованными беглецами от русской революции, было и останется романтической доктриной, не имеющей прочных корней в русской почве.

Да, конечно, от обидына Европу можно наговорить множество евразийских слов. Но, главное, для того — чтобы вечная недоступная невеста снова обратила внимание. Чтобы услышать вновь пряный запах ее недостижимых объятий.

И когда наши идеологи начинают — в сто пятидесятый раз за 1200 лет — говорить, что России надо изолироваться и сосредоточиться на себе, это — опять все то же страстное послание Европе: я три дня скакала за вами, чтобы сказать, как вы мне безразличны…

Во всем серьезном и ответственном русский человек поверяет себя Европой (и Западом вообще).

Русский либерал хочет прямой интеграции в Европу. И если не получается интегрироваться сразу всей Россией, то можно и по частям.

Русский националист только тогда ощущает себя не маргиналом, но серьезной величиной, когда умеет убедить себя и окружающих: национализм наш — настоящий, европейский, цивилизованный.(Два последних прилагательных у нас почти синонимы, даже и в устах тех, кто числит себя антизападником.)

Русский социалист призывает посмотреть на Францию/Швецию и так, именно так оправдывает свой социализм.

И каждый хочет заслужить Европу.А заслужить — значит принести на алтарь Запада то, чего ему действительно не хватает и что каким-то непостижимым господним образом очутилось в наших русских руках.

И тот самый русский Путин, предлагающий деньги вместо пушек, — тоже соблазнитель Европы, незадачливый негерой-любовник. Путин хочет любви.

Ради этой любви он готов, подобно своим коммунистическим предшественникам, одарить Европу самым дорогим, что у него есть, — своей религией. В данном историческом случае — религией денег.

Он долго выращивал эту религию, проверял ее на верность и твердость, и сегодня он искренне возмущен, что Запад не хочет отдаться ей (а значит, ему) в полный рост.

Но Путин, конечно, никогда не собирался и не собирается воевать. Он так и говорил много раз: прежде, дескать, шли с танками и пушками, но теперь-то, теперь — с деньгами! Это предкам нужно было бряцать оружием, чтобы понравиться Европе. У Путина есть средство получше, и если надменная красавица этого до сих пор не поняла, он согласен подождать. Для ожидания вполне подойдет Медведев, тихий и вкрадчивый — и который, может быть, лучше скажет Западу единственно правильные слова.

Так что не стоит готовиться к российско-западной холодной войне, осмысляемой в политических терминах.