Медвежий букварь

– Проснулся, Мишаня? – ревет мне мой Федор.

Мы шли по лестнице, покрытой красным, и мимо нас бегали красные люди. Тащили бутылки, еду на подносах.

Потом был балкон и внизу много пара. В пару жили люди, я видел их морды.

Аркадий втолкнул нас в просторную клетку, где были диваны и зеркало тоже.

– Давай, обнажайся! – ревет нам Аркадий.

– Зачем? – брешет Федор.

– А как же помыться?

– Отдай мне сестренок! – ревет ему Федор.

– Кургузый ты парень, – ответил Аркадий. – Ведь я не прошу: «Приведи мне Оксанку!»

– Отдай мне! – заплакал мой Федор. – Отдай их!

– Давай раздевайся! Воняешь, как лошадь!

Мой Федор снял ботинки, и я увидел, какие у него слабые голые лапы, и нет никакой и нигде крепкой шерсти!

– Трусы скидавай! Ты мне родственник, Федя!

Мой Федор стоял и дрожал. Совсем голый.

– Зачем тебе сестры? Ведь ты же женатый. Они еще дети! – ревет ему Федор.

– Вот именно: дети, – смеется Аркадий. – Мои, кстати, дети.

– Чего-о-о?

– Заладил: «чего»? Говорю: мои дочки!

– Ты врешь, гад! Ты, гнида, все это придумал!

– Да что там «придумал»! Простое ведь дело! Любила меня твоя мать, ох, любила! Пришили мне щеку в ожоговом центре, попортил один фраерок. Ну, бывает. А тут твоя мама. Влюбилась как кошка. Отец-то уж твой ни на что не годился. Уколы там, химия, банки да склянки. А тут вот он: я. Молодой и здоровый. Мне щеку пришили. Минутное дело!

Тут Федор вскочил и давай его – лапой! Аркадий смеется:

– Потише ты, Федя. Успеем подраться. Так вот. Где мы это? Любила меня, ох, и сильно любила! Мужик ее скоро копыта откинул. Я звал ее замуж. Да, звал. Даже очень. Она говорит: «Не пойду, блин, мне стыдно». Ну, стыдно так стыдно. Сиди тогда в девках. Потом родила. Дочки вроде что надо. Я их не бросаю: деньжата, одежку… А лет через пять я и сам, брат, женился. Здоровая телка, совсем молодая. Родился пацан. Хорошо! Я доволен. А мать твоя, блин, в кипяток! Крики, вопли… Потом заболела. Ну, дальше ты знаешь.

– Не ври! – брешет Федор. – Ни слову не верю.

– Пошел, Федька, вон! – отвечает Аркадий. – Не ценишь ты, блин, ничего. Эх, не ценишь!

Федор нацепил на себя одежду, схватил меня за ремешок, и мы побежали. На улице был уже вечер.

– Мишаня, – ревет мне мой Федор, – да как же? Она же ведь мать мне, а тут эта гнида!

Я думал, его пронесет – так он плакал. Я грел ему лапы, лизал ему морду. Потом чем-то очень паршиво запахло. Каким-то дерьмом вместе с одеколоном. Я чувствовал: кто-то стоит очень близко. Но кто, я не видел.

– Пошли! – брешет Федор. – Пускай забирают! Она, Миша, блядь, да и все они бляди! Мне б только девчонок отдали! Слышь, Миша? И мы побежали по улице сразу. Над нами катилась луна в белой пудре.