Мефистофель. История одной карьеры

Теофиль Мардер поджидал гостей на берегу. Он был в спортивном костюме в крупную клетку с широкими брюками-гольф и белом тропическом шлеме, который очень странно на нем выглядел. Разговаривая, он не вынимал изо рта короткой английской трубки. Когда Николетта его спросила, с каких это пор он курит трубку, он в ответ рассеянно улыбнулся.

– Новый человек – новые привычки. У меня превращенья. Я каждое утро пугаюсь самого себя. Когда я просыпаюсь, я уже не тот, каким заснул вечером. Мой ум за ночь делается куда сильней. Во сне мне удаются невероятные открытия. Поэтому я так много и сплю: не меньше четырнадцати часов в сутки.

Это сообщение – вряд ли способное устранить беспокойство, возбуждаемое тропическим шлемом, – сопровождалось задушевным блеющим смехом. Но потом Теофиль снова стал вести себя прилично. С Хендриком и Николеттой он был изысканно любезен, а Барбару, казалось, просто не замечал.

После того как они поели в большей, светлой и элегантной столовой, облицованной панелями некрашеного дерева, Теофиль обнял Хефгена за плечо и отвел в сторону.

– Ну вот, между нами, мужчинами, – сказал драматург, полыхая взглядом и чмокая синими губами. – Вы довольны вашим экспериментом?

– Каким экспериментом? – поинтересовался Хендрик.

На это последовал громкий смех. Теофиль еще сильнее зачмокал алчным ртом.

– Как это каким? Разумеется, вашей женитьбой! – прошептал он сипло. – Вы же тот еще типаж. Пуститься на такое! С этой дочкой тайного советника нелегко сладить. Я пытался, – признался он, и глаза его злобно сузились. – Она вам не принесет радости, дорогой. Она же недоделанная, поверьте уж мне, самому тонкому знатоку нынешнего времени, – она недоделанная.

Хендрика так поразило это слово, что у него из глаза выпал монокль. Тем временем Мардер весело ткнул его в живот.

– Ладно, не обижайтесь! – воскликнул он, внезапно придя в самое блестящее расположение духа. – Может, у вас что-нибудь и получится, кто знает… Вы же тот еще типаж…

После обеда он беспрерывно жаловался на тотальное отсутствие дисциплины, которое так печально окрашивает эпоху. При этом он не уставал бесчисленное количество раз повторить свои испытанные утверждения и восклицания. Он беспрестанно уверял:

– Ни единой личности! Только я один. Как я ни осматриваюсь кругом! В целом мире только я один!

Он запальчиво сравнивал себя с некоторыми великими мужами прошлого, а именно с Гельдерлином и Александром Великим. Потом стал раздраженно хвалить «доброе старое время», когда он сам был юн, и в этой связи перешел к тайному советнику Брукнеру.

– Ужасно скучный старик, – говорил Теофиль. – Но все же солидная старая школа, не шарлатан. Все-таки он достоин уважения. А дальше – хуже. Наше время порождает только кретинов и уголовников.

Потом он повел троих молодых людей в свою библиотеку, насчитывавшую несколько тысяч томов, и потребовал, чтобы они «сперва немного поднатаскались».

– Вы же ничего не знаете! – заорал он неожиданно. – Всеобщая неграмотность, одичание! Просто кошмар! Абсолютно опустившееся поколение. И потому всеобщая европейская катастрофа неизбежна, а с высшей точки зрения и вполне заслуженна!

Когда он принялся проверять, знает ли Хендрик спряжение неправильных греческих глаголов, Барбара решила, что пора уходить.

По дороге домой, на пароходе, Николетта объявила, что ее отец-авантюрист, должно быть, был совершенно такой же, как Теофиль Мардер.

– У меня ведь не сохранилось ни одного портрета, – сказала она и задумчиво посмотрела на воду, уже лишенную солнечных бликов, жемчужно-серую и тронутую покоем сумерек. – Ни одного портрета – только трубка для опиума. Но наверняка у него было много общего с Теофилем. Я чувствую. Поэтому я ощущаю с Мардером такое родство.

После маленькой паузы Барбара сказала:

– Я уверена, что твой отец был гораздо милее, чем этот Мардер. Мардер ведь не слишком приятен.

Николетта злобно, весело глянула на нее кошачьими глазами и тихонько усмехнулась.

Николетта теперь чуть не каждый день совершала поездку на берег, где была вилла Мардера. Она уезжала в полдень и возвращалась обычно поздно ночью. Барбара становилась все тише и задумчивей, особенно в те недолгие часы, которые проводила вместе с Николеттой.

Впрочем, неразумный и упрямый флирт Николетты с Теофилем был не единственной причиной, заставлявшей Барбару задумываться. Когда она ночью лежала одна в постели – а она лежала одна, – она прислушивалась к себе, стараясь понять, легче ли ей или хуже из-за странного, несколько даже позорного поведения Хендрика, которое ведь можно было охарактеризовать как осечку. Да, ей было легче, но и хуже.