Мефодий Буслаев. Лёд И Пламя Тартара

Ближе к стволу бригада рабочих в оранжевых спецовках деловито пилит под собой сук. Другая бригада, вгрызаясь в ствол бурами, выкачивает из него соки. И плевать, что засохнет – пусть будущие поколения думают о себе сами. На вершине мирового дерева, раскинув руки, вдохновенно балансирует взлохмаченный поэт с одурманенными высотой глазами. Другие поэты, примостившись чуть ниже, нетерпеливо ожидают, когда он устанет балансировать и свалится, чтобы занять его место.

Эссиорх свернул на нужную улочку. Ангар скульпторов находился по ту сторону бетонного забора. Эссиорх быстро оглянулся, убедился, что никто на него не смотрит, и совершил на мотоцикле прыжок, на который едва ли решился бы даже каскадер. В качестве трамплина он использовал ржавые «Жигули», с которых кто-то уже успел свинтить все более-менее ценные части. Мотоцикл, носивший ласковое имя Сивка-Бурка, взревел и, промчавшись над забором, заботливо направленный магией, опустился на газон у открытого ангара.

Кареглазое, трудившийся над памятником безвременно сгинувшему серьезному дяде, который, показывая друзьям гранату, спьяну уронил ее себе на колени, услышал рев мотора и повернул голову. Эссиорх въехал в ангар. В следующую секунду скульптор уже сжимал его в своих медвежьих объятиях.

– И как тебя все время пропускают? Тут же куча офисов. Ты что, с охраной договариваешься? – восхитился он.

Эссиорх мысленно перенесся в будку охранников. Два мужика, укушавшись в хлам, смотрели мультик про поросенка Фунтика. У закрытых ворот нетерпеливо сигналили две «Газели», однако охране было не до них. Поросенок Фунтик попал в беду.

– Таможня дала добро, – процитировал Эссиорх фразу из классического фильма.

Отработанным до автоматизма пинком поставив мотоцикл на подставку, он отправился в дальний угол мастерской, где помещались собственные его работы. Их было три. В первой, монументальной, угадывалась Улита. Вторая – мальчик лет трех, который держал над головой солнце. Мальчику было тяжело, но в целом он справлялся. И, наконец, третья скульптура, единственно из всех законченная, изображала жар-птицу, которая, теряя перья, пыталась взлететь против ветра. Несмотря на то что мрамор никак не мог передать брызжущего безумства цвета, присущего истинной жар-птице, со своей задачей Эссиорх справился вполне. Даже придирчивый и слегка завистливый, как многие хорошие скульпторы, Кареглазое уважительно хмыкал, разглядывая ее. Зато мраморного мальчика и Улиту он называл банальщиной.

«Хорошо, что Улита не знает. Тогда она назвала бы его трупом», – думал Эссиорх.

Вообще-то ведьма наделена была даром улавливать мысли, которые касались ее самой, однако в данном случае это было невозможно. Кареглазов никогда ее не видел и не знал даже, как зовут девушку Эссиорха.

Эссиорх готов был согласиться, что Кареглазов прав и Улита действительно получилась у него неважно. Так себе скульптурка, на фонтан у роддома сойдет, но не больше. Любовь далеко не всегда стимулирует воображение. Чаще она его тормозит.

Перебрасываясь с Кареглазовым жизнерадостными мячиками слов, Эссиорх стал заканчивать мальчика с солнцем. Работал он жадно и с желанием, вот только Кареглазое привычно отравлял ему вдохновение, утверждая, что у мальчика от такой тяжести наверняка выпала грыжа.

– Это у твоего покойника с гранатой она выпала! – рассвирепел под конец Эссиорх.

Кареглазов равнодушно отмахнулся. Свою очередную работу он считал халтурой, а всякая халтура неуязвима для критики. Ее защищает толстая броня авторского равнодушия. Эссиорх хотел извиниться, но неожиданно ощутил острый укол беспокойства. Беспокойство было самое неопределенное и расплывчатое. Пытаясь понять, откуда оно исходит, Эссиорх уставился вначале на Кареглазова, а затем на открытую дверь ангара.

«Нервы, что ли, шалят?» – подумал он, однако тотчас вспомнил, что это черта чисто человеческая. У хранителей из Прозрачных Сфер с нервами всегда все в порядке. Они не психопаты и не институтки. Когда они испытывают беспокойство – это верный признак, что повод для беспокойства действительно существует.

Источник тревоги находился где-то совсем близко. Эссиорх осторожно скосил глаза, затем повернул голову. По клюву мраморной жар-птицы скользили жирные багровые капли.

Осторожно, ступая по бетонному полу, как по трясине, готовый к чему угодно, Эссиорх двинулся к птице. Не доходя до нее трех шагов, стал обходить ее слева. Чутье подсказывало, что птицы лучше не касаться.

Как хранителю из Прозрачных Сфер ему не требовалось оружие. Не требовалась даже флейта. В случае необходимости крылья, висевшие у него на шее, дали бы ему энергию для мгновенного атакующего выброса. Правда, и сам он был уязвим. Его человеческое тело легко могло быть уничтожено первой же магической атакой.

Тревога то усиливалась, то отступала. Эссиорху чудилось, будто чьи-то громадные, сотканные из жгутов темного тумана пальцы незримо проходят сквозь предметы и нетерпеливо шарят по ангару.