Мегамир

Люди бродили тощие и бледные, как уэллсовские морлоки, только Дмитрий годился для плаката о строителях коммунизма, Буся на его плече тоже был сыт и румян, а ксерксы носились из лагеря в лес и обратно как черно-красные молнии. Кто-то заявил, что «Дима» и «Саша» — слишком неуважительно по отношению к спасителям, надо бы их по батюшке, заслужили, а ведь совсем не загордились, настоящие скромные герои.

Кирилл поднялся, вполуха слушая почтительные клички, одна другой ярче. Всех еще терзали спазмы, но для шуточек сил хватало. Ногтев был бледным до синевы, много и часто пил, однако голос его был таким же авторитетным:

— Товарищи, поздравляю с благополучным завершением первого серьезного испытания...

Кравченко еще не поднимался, Кирилл тоже был истощенный, страшный, но вдобавок суставы у него воспалились, распухли, проступали сквозь тонкую кожу ярко-красными шарами.

— В нашей крови остались гипопусы, — рубанул Ногтев. — Все поняли? За подробностями — к Кириллу Владимировичу. Добавлю, что в поганых условиях часть клещей не дохнет, а принимает форму, в которой не страшны морозы, жара, яды, радиация... Как их добыть, решим по возвращении. Пока что приказом по экспедиции обязываю пользоваться феромоном наших полноправных членов: Дмитрия Немировского-младшего... или старшего? — и Саши Фетисовой. Конечно же, старшего.

Страшноватые звери станут любимцами, подумал Кирилл с усмешкой. Заласкают, закормят. Даже Цветкова решается трогать муравьев за сяжки, Диме какого-то клопика предлагала...

Метаболический вихрь, здоровье, боевой дух — словом, вернулась прежняя форма, только у Кравченко суставы остались вздутыми, словно галлы на тонких веточках. Ненавидевший роботизацию, сам стал похож на карикатурного робота с шарнирами на месте соединения конечностей.

— Это надолго? — спросил Кирилл с неловкостью.

Кравченко рассеянно покосился на руки:

— Кто знает... Да и важно ли? Боль ушла, а косметика... Оставим ее женщинам. Я уже отженился, у детей собственные семьи. Я давно уже не тело, а та чахлая душа, что теплится внутри... Впрочем, никогда особенно не гонялся за футлярами.

Кирилл сказал громким бодрым голосом:

— Что нам футляры, когда мы здесь видим друг друга насквозь!

Глава 30

Пока валялись без сил, болели, выкарабкивались, в лагере похозяйничали местные. Что-то утащили, попортили, остальное переворотили. Полдня выгоняли непрошеных жильцов, что пробрались в гондолу, сплели сети, отложили яйца. Некоторые даже начали делать запасики, превратив пару отсеков в кладовочки.

Кирилл гонял, подталкивал, самых упрямых обезвреживал липучкой и выносил за пределы лагеря. Туда уже стягивались хищники. Изгнанники попадали в лапы богомолов, пауков, на бездомников бросались, в них стреляли, кольцо вокруг лагеря стягивалось туже.

Ногтев нервно поглядывал на кишащие зверьем заросли, торопил:

— Надо улетать сегодня! Раздразнили! Если им добычи не хватит...

— Здесь народ такой, — поддакивал Хомяков. — Всяк гребет в пасть, никакой тебе, как говорил Карл Маркс, политики сосуществования. Сяжечники!

Последнюю ночь не спали, готовились к взлету. Кирилл к своему удивлению увидел среди наиболее активных Цветкову. Она таскала тюки, расправляла ткань мешка, помогала Дмитрию тянуть гарпунную стрелу из мегадерева. И вообще она с готовностью бросалась выполнять любое распоряжение типа «подай-принеси», всякий раз попадаясь Кириллу под ноги.

В очередной раз, едва не сбив с ног, — темнота, спешка! — она ухватилась за него, видимо, чтобы удержаться, сказала заискивающе:

— Кирилл Владимирович! А ведь если бы человечество появилось здесь, оно бы никогда не стремилось к звездам. Верно?

Кирилл невольно задрал голову. Над ними проплывали темные тени, сгустки, но это были не облака, на высоте кучевых облаков качались ветки мегакустов.

— А какие бы мифы здесь напридумывали! — воскликнула Цветкова с восторгом. Она все еще держалась за Кирилла. Ее такую тонкую и нежную, сбивало с ног любое движение воздуха. — Я с детства зачарована мифами. Греческими, скандинавскими, славянскими, индийскими... Правда, здесь мировоззрение, философия были бы в сотни раз красочнее, причудливее!

Он смотрел недоверчиво. На станции как-то вызнали, что Журавлев недолюбливает космос, дешевую героику покорения планет, питает слабость к мифам, влюблен в муравьев...

— В этих мифах, — продолжала она с жаром, наконец-то отпуская его руку, — главное место по праву заняли бы муравьи, мудрые и замечательные!

Она тараторила тоненьким сладеньким голоском. Слова текли гладко, женщина переступала с ноги на ногу, прижимала руки к груди, заглядывала в глаза. Она была такой же красивой, но говорила непривычно умно, хорошо. Слушать ее, оказывается, можно. Еще как можно. И даже жаль, что она отпустила его руку.