Мегамир

Вечером Енисеев вышел из лагеря. Необходимо осмотреть окрестности, опасность может ждать за каждым листом, никакие меры не чрезмерны, но на самом же деле он просто не мог работать, когда один из них – диверсант. Где бы ни работал, везде чувствовал на себе вопрошающий взгляд Морозова. Какая-то нелепость: начальник экспедиции считает, что именно он, Евлампий Енисеев, вычислит преступника!.. Ни Шерлок Холмс, ни Мат Хельм, ни даже майор Пронин вроде бы не были именитыми мирмекологами!

Заросли расступались, дорогу перебегали крупные звери, иногда нечто кидалось из чащи, Енисеев автоматически бросал пальцы на рукоять бластера, хлопок, визг, барахтанье, а Енисеев шел дальше, не прерывая нить раздумий. В душе оставалось гадко, словно там проползло целое стадо гусениц. Шпионы, диверсанты… Вот тебе и новое общество, где все с чистой страницы! Средневековье принесли в себе, на зеркало неча пенять, коли рожа крива.

Его рука автоматически вздернулась, палец нажал спусковой крючок. Гарп в прыжке вздрогнул, а сам Енисеев так же неторопливо шел дальше, думал с горечью о сложностях, которые пришли в этот мир. Он только чуть отклонился, когда тело гарпа пронеслось мимо и тяжело ударилось сзади.

Солнечные лучи отступали вверх по стволам деревьев, вслед ползли сумерки. Пора возвращаться, но там придется смотреть в глаза друзей, в честности которых не сомневаешься!

Под подошвами мягко пружинили ворсинки. Енисеев прыгал с листка на листок, почти не всматривался в наступающую темноту, чутье говорило, что опасности поблизости нет, никто не готовится прыгнуть на него, ухватить из-под земли, выстрелить кортексоном…

Внезапно его ноги погрузились в мягкое, холодное, ухватившее почти нежно, но цепко. Енисеев рванулся. Обжавший его ноги осьминог чуть подался следом, но затем властно потянул назад. Енисеев вмялся плечом в мягкое, холодное, гадкое.

Он рванулся, в голову ударил страх. Попал не в лапы богомола или муравьиного льва, ухватило что-то более сильное, более реликтовое, древнее! И держало так крепко, что он почти сразу перестал биться. Развернулся в тугом объятии, и в лицо пахнуло жаром от стыда и злости. Ниже пояса блестела тяжело осевшая у основания водяная сфера!

Вершина была бы по брови, но, к счастью, влип не в середину. Если бы не барахтался в панике, философ несчастный, детектив доморощенный, сумел бы осторожненько выбраться…

Слабеющими пальцами поднес ко рту сразу три капсулы. Глотнул уже с трудом, но холод отступил, в застывающих внутренностях потеплело. Потерял бдительность, как говорят боевые испытатели. Привык обходиться без глупых драк, а здесь не обойтись без гарпунного ружья или бластера!

Холод накатывал волнами. Вязкая вода не выпускала, но можно двигаться, как кот ученый, по кругу, а там что-нибудь да попадется, не может быть, чтобы не встретилось!

Увы, дураки только в сказках счастливы. Магическое «авось» не сработало. Бог сказал внятно: на меня надейся, но бластер с пояса не снимай, хлебалом не щелкай, держи ушки на макушке. Совсем рядом с листом, где он влип в каплю, виднеются огромные камни, сухой ствол дерева, огромный каркас майского жука, похожего на абстрактную скульптуру, опаленную атомным взором… Даже палкой дотянулся бы!

Холод победно загонял остатки тепла вглубь. Енисеев из последних сил попробовал сдвинуть водяную цистерну с места. Листочку не было суток от роду, волосики на нем упругие, восковые. Капля держится на них, листа не касается. Хватило бы сил стронуть, перекатить с листа на землю, но еще Архимед говорил про точку опоры…

Он рванулся из последних сил, кончики пальцев почти коснулись огромного валуна, но пленка дернула назад. Рука врезалась в ледяное желе по плечо. Водяная сфера перерезала его наискось по груди. Сердце заломило от боли.

Над головой прогудел тяжелый ночной жук, грузно упал рядом с листом. Со скрежетом, расшвыривая глыбы, быстро выкопал тоннель, зарылся. Опять не повезло! Упал бы на лист, капля росы скатилась бы…

Холод подавил последние остатки тепла. Застывающими глазами видел вспыхивающие цифры на темном ободке часов, и тут сознание померкло.

Очнулся от лютого холода, все тело трясло. Он стоял на четвереньках, спину невыносимо жгло, руки и ноги были в воде, снизу тянуло космическим холодом. Вода кипела, бурно испаряясь под косыми лучами солнца. Вовсе не молекулы, а куски водяной пленки, ломтики воды отрывались, отламывались, уносились вверх и тут же растворялись в воздухе.

Шатаясь, он поднялся на ноги, упал навзничь. Спину чуть охладило, зато солнце согрело комбинезон с этой стороны, тепло побежало по телу. Енисеев кое-как поднялся, пошел к их временной Станции, цепляясь за листья, падая, упорно выбирая залитые солнцем участки.

Когда показался нелепый бурый ком грязи, что был замаскированной гондолой, Енисеев освоился уже настолько, что отобрал сладкий хлебец у встретившегося жучка-джунгика. Жук уже наелся, от хлебца остался лишь ломтик размером со спинку кресла, но он несся, не оставляя добычу.

Вокруг Станции ходил кругами, как кот ученый, Морозов. Енисеев увидел его взбешенные глаза: