Мэгги и Джастина

— Да, может быть… Но я не раскаялась ни в чем и не рассказала о том, что было между мной и Ральфом, никому. Может быть, если бы у меня был настоящий друг, я поделилась бы с ним, но я была одна… Сколько раз мужество покидало меня, сколько раз я боролась с этим чувством без всякой надежды на победу! Единственное, о чем я молила Бога, — чтобы сердце мое не ожесточилось, чтобы я не обозлилась на весь свет из-за тех несчастий, которые обрушились на меня.

Джастина испытала прилив нежности и сочувствия к матери.

— Не надо так говорить, — сказала она, — ты такая добрая, какие у тебя могут быть грехи?

Мэгги подняла глаза, и Джастина прочитала в них немой укор — ведь раньше ты так не думала. Что мешало тебе быть доброй по отношению к матери тогда, когда ты еще жила в Дрохеде?

И Джастина, не выдержав этого пронзительного, стонущего взгляда, в смущении опустила глаза. Тем не менее Мэгги ответила на ее вопрос:

— Я часто считала себя плохой. Я обманывала всех вокруг. Обманывала себя и даже хотела обмануть Бога. Я думала, что смогу все преодолеть, если только…

Она умолкла. Джастине не хватило терпения, чтобы подождать, пока Мэгги снова начнет говорить.

— Что, что ты хотела сказать? — спросила она, подавшись вперед.

— …если бы Ральф навсегда оставил меня, — обреченным голосом сказала Мэгги.

Джастина пожала плечами.

— Но ведь он покинул тебя.

Мэгги как-то странно улыбнулась и покачала головой.

— Нет, Ральф никогда не оставлял меня одну. Он появлялся рядом в те самые моменты, когда мне уже казалось, что я поборола в себе все чувства. Он возникал как-то неожиданно, словно из пустоты. И каждый раз я приходила в такое смятение, так отдавалась своим чувствам, что забывала обо всем на свете. Когда он был рядом, для меня существовала только любовь. Когда же он уезжал, я каялась и старалась замолить свои грехи. Дочка, я должна тебе признаться — я была счастлива, несмотря ни на что. Не знаю, возможно, в других условиях, когда мне не нужно было бы каждый раз бороться за свою любовь, я не смогла бы сохранить чувства к Ральфу так долго и наполнить свою душу таким светом. А ведь мне постоянно приходилось спорить с искушением. Я часто думала, что мной овладевает злой дух, точнее, даже не один. Самый страшный дьявол — это Левиафан, дух гордыни, а второй — Асмодей, или дух нечистой любви. Я считала себя жертвой обоих этих дьяволов. Это было ужасно. Когда я думала об этом, порой мне казалось, что я нахожусь в бреду.

Эти признания матери так ошеломили Джастину, что она даже не заметила, как вскочила со скамейки. Ноги ее дрожали, пальцами она теребила краешек блузки. Мать никогда не была откровенна с ней, а уж чтобы до такой степени — она и мечтать об этом не могла. Мэгги тоже поднялась, словно ей невмоготу было сидеть на одном месте, и продолжала:

— Когда в моей жизни появился Люк О'Нил, моя душа не успокоилась. Я думала, что отказалась от Ральфа, думала, что никогда больше не встречусь с ним, думала, что нашла свое настоящее счастье. Но оказалось, что я просто пыталась заполнить возникшую в своей душе странную пустоту. Наверное, Ральф сам подтолкнул меня к этому. Он говорил, что я должна выйти замуж, и мне казалось, что таким образом он пытается обезопасить себя. И, наверное, я сделала это ему назло. Сейчас я стараюсь не думать об этом, но мысли иногда всплывают сами собой, и тогда я не могу заснуть до утра…

Очевидно, Мэгги самой так тяжело было рассказывать об этом, что спустя несколько мгновений она опустилась на скамью рядом с дочерью.

Джастина, затаив дыхание, ждала, решив узнать, что накипело у матери на душе.

— А потом, когда наша совместная жизнь с Люком не сложилась, я начала думать, что моей душой овладел третий страшный дьявол — Маммона, дух скупости. Я думала, что я скупая, потому что владела большим богатством и подозревала Люка в том, что он позарился на мои деньги. В сущности, оно так и было на самом деле, но тогда я укоряла во всем себя. Можешь себе представить, в каком состоянии я находилась. Мне казалось, что я скупа, потому что владела большим состоянием и недостаточно жертвовала на добрые дела. Мне казалось, что я горда, потому что пренебрегла теми, кто предлагал мне свою любовь не из добродетели и честности, а потому что не сочла их достойными себя. И вот Бог наказал меня, Бог допустил, чтобы третий враг овладел мной.

Джастина робко возразила:

— Мама, что ж плохого было в том, что ты влюбилась? Разве ты не была свободной? Ты могла поступать так, как захотела бы. Точнее, ты так и сделала. Ты вышла замуж, продемонстрировала своему епископу, что можешь быть совершенно независимой от него.

Мэгги едва сдерживала слезы.

— Да, мне тоже это поначалу казалось чудом. Я хотела доказать себе, что таким образом покончила все счеты с Ральфом. Но все оказалось далеко не так. Я не любила Люка. Да, поначалу я была влюблена в него, но это чувство не переросло в настоящую любовь, такую, какой она должна быть. Думаю, что Люк во многом сам виноват.