Мегрэ и Долговязая

— Мы с матерью катались часа два или три, как обычно по воскресеньям.

— В каком направлении?

— В сторону леса Фонтенбло.

— Ваша жена была с вами?

— Нет. Она себя неважно чувствовала.

— С разводом уже было решено?

— У нас никогда не было речи о разводе. Она устала, у нее была депрессия. Она не всегда ладила с моей матерью. С общего согласия было решено, что она поедет провести несколько недель или несколько месяцев у себя на родине.

— И все-таки она увезла с собой свои деньги?

— Да. Потому что могло случиться и так, что она не вернется. Мы уже не дети. Мы способны хладнокровно смотреть на жизнь. Хотели проделать нечто вроде опыта.

— Скажите, месье Серр, чтобы проехать в Амстердам, надо ведь пересечь две границы, не так ли? Французские таможенники довольно строго относятся к вывозу капиталов. Ваша жена не боялась, что ее золото обнаружат и конфискуют?

— Я обязан отвечать?

— Думаю, что это в ваших интересах.

— Даже если я рискую тем, что меня станут преследовать по суду?

— Это будет, наверное, не так серьезно, как обвинение в убийстве.

— Ну хорошо. В одном из чемоданов моей жены было двойное дно.

— Специально для этого путешествия?

— Нет.

— Она уже раньше пользовалась этим чемоданом?

— Несколько раз.

— Чтобы проезжать через границу?

— Да, через бельгийскую границу и один раз через швейцарскую. Вы, конечно, знаете, что до последнего времени было легче и выгоднее покупать золото в Бельгии и особенно в Швейцарии.

— Вы признаете, что участвовали в этой перевозке капиталов?

— Признаю.

Мегрэ встал и снова пошел в комнату инспекторов.

— Можешь зайти ко мне на минутку, Жанвье?

Потом, вернувшись к себе, обратился к Серру:

— Мой инспектор зарегистрирует эту часть нашей беседы. Повторите ему, пожалуйста, в точности все, что вы мне только что сказали. Пусть он подпишет свои показания, Жанвье.

Мегрэ вышел, спросил у Ваше, в какой комнате сидит переводчик. Это был маленький человечек в очках, он отстукивал перевод прямо на машинке и иногда останавливался, чтобы заглянуть в словарь. Писем было не меньше сорока, большинство состояло из нескольких листков.

— С чего вы начали?

— С начала. Дошел до третьего письма. Все три написаны больше двух с половиной лет тому назад. В первом эта дама рассказывает своей приятельнице, что она выходит замуж, что ее будущий муж очень утонченный, представительный, принадлежит к крупной французской буржуазии и что мать его похожа на какую-то картину из Лувра, уж не помню какую. Могу сказать вам, какого художника.

Он перелистал страницы.

— На картину Клуэ[5]. В ее письмах речь все время идет о живописи. Когда она говорит о погоде, то вспоминает Моне или Ренуара[6].

— Я хотел бы, чтобы вы теперь начали с конца.

— Пожалуйста. Вы знаете, если я даже буду работать всю ночь, мне не кончить до утра.

— Потому я и прошу вас начать с конца. Последнее письмо написано когда?

— В прошлое воскресенье.

— Можете мне его быстро прочесть?

— В общих чертах могу. Подождите.

«Дорогая Гертруда, Париж никогда не был так великолепен, как сегодня утром, и я чуть не поехала с Г. и его матерью в лес Фонтенбло, который, должно быть, расцвечен всеми чудесными красками Коро и Курбе[7]

…»

— Много еще про это великолепие?

— Пропустить?

— Пропустите.

Переводчик пробегал глазами письмо и шевелил губами, как во время церковной службы.

— Вот:

«Я думаю о том, какое впечатление произведет на меня наша Голландия с ее пастельными тонами. Теперь, когда приближается решительный момент, я чувствую, что начинаю трусить.

…После всего, что я написала тебе о своей жизни здесь, о Г. и о моей свекрови, ты, наверное, недоумеваешь, что со мной происходит и почему я потеряла свою жизнерадостность.

…Может быть, причиной тому сон, который я видела этой ночью и который испортил мне весь день.

Ты помнишь маленькую картину, которая находится в музее в Гааге, — она еще заставила нас покраснеть?

Подписи на ней нет. Приписывается одному художнику флорентийской школы, имя его я забыла, и изображает фавна, уносящего на плече совершенно обнаженную женщину, которая вырывается из его рук.

Помнишь?