Мегрэ колеблется

— Допускаю… По правде говоря, я как-то не задумывался…

— Но ведь в них говорится, что тут разыграется драма?

Тортю не ответил. Он доставал из портфеля бумаги и раскладывал их по кляссерам.

— Вы женились бы на девушке вроде мадам Парандон, только помоложе?

Тортю удивленно посмотрел на комиссара.

— Разве вам не сказали, что я помолвлен? Значит, и толковать нечего…

— А я таким манером хотел узнать ваше мнение об этой даме.

— Она умна, энергична и умеет поддерживать отношения с…

Тортю вдруг обернулся, и все увидели в дверях ту, о которой шла речь.

Она была в черном шелковом платье и леопардовом манто и либо собиралась уехать, либо только что вернулась.

— Вы все еще здесь? — удивилась она, уставившись на комиссара холодным взглядом.

— Как видите.

Кто знает, сколько времени она простояла за дверью и что успела услышать…

Только сейчас Мегрэ понял, что хотела сказать Ваг, говоря о «доме, где постоянно ощущаешь за собой слежку».

— Голубчик Бод, позвоните, пожалуйста, сейчас же графине де Пранж и предупредите, что меня задержали и я опоздаю по крайней мере на четверть часа. Я хотела попросить об этом мадемуазель Ваг, но она сейчас занята — у мужа клиенты.

Она исчезла, бросив Мегрэ на прощанье жесткий взгляд. Жюльен Бод снял трубку. Тортю мог радоваться — если мадам Парандон слышала его последние слова, она будет ему признательна.

— Алло! Квартира графини де Пранж?

Мегрэ вышел из кабинета. Жюльен Бод заинтересовал его. Комиссар не сомневался, что драматург из него выйдет. А Тортю почему-то ему не понравился.

Дверь у мадемуазель Ваг была открыта, но в комнате никого не было. Проходя мимо кабинета Парандона, Мегрэ услышал звуки голосов.

Когда он вошел в переднюю за шляпой, там вдруг, как бы случайно, появился Фердинанд.

— Вы целый день тут около дверей?

— Нет, господин комиссар… Просто я решил, что вы пришли ненадолго… А мадам только что уехала…

— Знаю… Скажите-ка, Фердинанд, вы сидели в тюрьме?

— Только на гауптвахте, когда служил в Африке.

— Вы француз?

— Я из Обани.

— Как же это вы завербовались в Иностранный легион?

— По молодости… Глупостей наделал и вот…

— В Обани?

— Нет, в Тулоне… Связался со всякими подонками. Так-то. А когда смекнул, что дело дрянь, выдал себя за бельгийца и завербовался в легион.

— А с тех пор у вас все в порядке?

— Уже восемь лет служу у мосье Парандона, и он на меня не жалуется.

— Вы довольны местом?

— Бывает и похуже.

— Мосье Парандон хорошо обращается с вами?

— Душа-человек!

— А мадам?

— Между нами говоря — стерва!

— Достается вам от нее?

— От нее всем достается… Повсюду она шныряет, во все сует нос, всеми недовольна… Счастье, что у меня комната не в доме, а над гаражом…

— Чтобы девочек туда приводить?

— Что вы! Сделай я такое на свою беду, так мадам пронюхала бы, и я в два счета вылетел бы отсюда. По ее, прислуга должна быть холощенная… Нет, просто у себя в комнате я могу дышать свободно… И можно, когда надо, уходить, хотя оттуда в квартиру проведен звонок, и я обязан, как мадам выражается, являться по ее вызову круглосуточно.

— Она когда-нибудь вызывала вас ночью?

— Да, раза три-четыре… Видно, хотела убедиться, что я на месте.

— Под каким предлогом?

— Один раз, будто услышала какой-то подозрительный шум и вздумалось ей про воров. Вместе со мной всю квартиру обошла.

— Наверно, кошка?

— Нет тут ни кошек, ни собак… Она их терпеть не может. Когда Гюс был маленький, он просил, чтобы ему к рождеству подарили щенка, а получил электричку. Сроду не видал, чтобы мальчонка так бесился со злости.

— А в другие разы?

— В другой раз ей почудилось, что паленым пахнет… А еще… Постойте… Что же это было? Ага, она остановилась у дверей мужниной спальни и не услышала его дыхания. И послала меня поглядеть — не случилось ли с ним чего-нибудь.

— Что же она сама, что ли, не могла войти?

— Почем я знаю. Да, наверное, была причина… Не подумайте, что я жалуюсь… Она ведь часто уезжает из дому и после обеда и по вечерам, и мне покою хватает.

— С Лизой ладите?

— Да, неплохо… Смазливенькая… Одно время мы… Ну, вы догадываетесь… Только Лиза любит новеньких… Почти каждую субботу у нее другой… А я не охотник делиться…

— Ну, а мадам Вокен?

— Старая грымза.

— Она вас недолюбливает?

— Она так урезает нам всем порции, будто мы здесь просто столуемся, а уж насчет вина — так и вовсе в обрез! Верно, потому, что муж у нее пьянчуга и лупцует ее не меньше, чем два раза в неделю. Вот она и взъелась на всех мужиков.

— А мадам Маршан?

— А я вижу только, как она возится с пылесосом. По-моему, эта баба отроду немая — только губами шевелит, как останется одна в комнате… Может, молится?

— А барышня?

— Ну, эта не гордячка и не кривляка. Жаль, что она всегда невеселая.

— Несчастная любовь?

— Не знаю. Может, просто такая уж обстановка.

— Вы слышали что-нибудь о письмах?

Фердинанд, казалось, смутился.

— Да уж ежели говорить правду — слышал. Но не читал.

— Кто вам говорил?

Он смутился еще больше и притворился, будто вспоминает.

— Вот, забыл!.. Ведь все время ходишь туда-сюда, на ходу перекинешься словом с одним, с другим…

— Мадемуазель Ваг?

— Нет, она никогда не говорит со мной про хозяйские дела.

— А Тортю?