Мегрэ колеблется

— Я вам уже сказала. При состоянии, в котором он находится, совсем не нужны какие-то определенные причины… Я вам открою одну тайну, которую никто не знает, кроме меня. Муж признался мне в этом еще до нашей свадьбы… Он побаивался ее, очень долго откладывал… Тогда я не догадывалась, что он все время советовался с врачами.

Вы ведь не знаете, что когда ему было семнадцать лет, он покушался на самоубийство, считая себя неполноценным? Да. Вскрыл себе вены. А когда потекла кровь — перепугался до смерти и стал звать на помощь… сказав, что это получилось нечаянно.

Вам, конечно, известно, что означает склонность к самоубийству?

Мегрэ жалел, что не захватил с собой вино… То-то удивились Бод и Тортю, когда вернулись и нашли в кабинете бутылку Сент-Эмилиона… И, конечно, уже прикончили ее…

— Его мучила совесть. Он боялся, что дети у нас будут ненормальные… Когда Бэмби была маленькой, только начала говорить, с какой тревогой он следил за ее развитием!..

Может быть, она говорила правду. В ее словах несомненно заключалась доля правды, но комиссар чувствовал какой-то пробел, какое-то несоответствие между ее словами и действительностью.

— Он одержим страхом болезни и смерти. Доктор Мартен знает об этом.

— Я виделся сегодня с доктором Мартеном.

Казалось, удар попал в цель, но тотчас же к ней вернулась обычная уверенность.

— Он сказал вам об этом?

— Нет. И ему даже в голову не пришло, что ваш супруг мог убить…

— Вы забываете о профессиональной тайне, комиссар… И вдруг перед ним словно блеснул какой-то просвет, но пока еще далекий, смутный…

— Я говорил по телефону с вашим деверем. Он в Ницце, на конгрессе.

— Это было уже после… происшествия?

— До.

— И что же он?

— Во всяком случае, он не счел нужным рекомендовать наблюдение за вашим супругом.

— Однако он ведь должен знать…

Она снова закурила сигарету. Курила она непрерывно, одну сигарету за другой, глубоко затягиваясь.

— Разве вам не встречались люди, потерявшие всякую связь с жизнью, с действительностью? Люди, которые выворачиваются сами перед собой наизнанку, как перчатка.

Поговорите с нашими друзьями — с нашими приятельницами, пусть они скажут — проявил ли муж интерес к кому-нибудь из них? Уступая моим настояниям, ему иногда приходится бывать с гостями, но при этом он почти никого не замечает, почти ни с кем не разговаривает… Весь уходит в себя…

— Скажите, пожалуйста, он сам выбирает знакомых?

— Это люди, с которыми мы должны встречаться По своему положению. Люди нормальные, ведущие нормальный образ жизни.

Мегрэ не спросил ее, что она называет нормальным образом жизни, считая, что лучше дать ей высказаться. А ее монолог становился все более назидательным.

— Прошлым летом, поверьте, он ни единого раза не был ни на пляже, ни в бассейне! Все время просидел в саду под деревом… То, что до замужества я принимала за рассеянность (представьте, вдруг он переставал меня слушать), впоследствии обернулось полной неспособностью жить с людьми.

Вот почему он уединяется у себя в кабинете, почти не выходит оттуда, а уж если выйдет — таращит на всех глаза, словно филин, ослепленный светом… Вы поторопились с выводами, мосье Мегрэ!

— Я хочу задать вам еще вопрос… Он был заранее уверен в ответе.

— Вы прикасались к револьверу со вчерашнего дня?

— А с чего бы это?

— Я жду не вопроса, а ответа.

— Нет.

— С какого времени вы его не трогали?

— Наверно, несколько месяцев… Я уже целую вечность не наводила порядок в этом ящике.

— Но ведь вчера-то вы мне его показывали.

— Ох, совсем забыла…

— А раз я брал его в руки, значит, там остались мои отпечатки — поверх других?

— И это все, что вам удалось установить?

Она смотрела на него так, словно ее огорчало, что Мегрэ такой неловкий, такой недотепа.

— Вы очень красочно рассказали мне про отчуждение вашего мужа, об отсутствии у него контакта с жизнью. А вот вчера еще он занимался у себя в кабинете чрезвычайно важными делами с людьми, которые в облаках не витают.

— А как по-вашему, почему он избрал специальностью Морское право? Ведь он ни разу в жизни не был на корабле, никогда не знал моряков… Все у него только на бумаге, все — в теории, ясно?.. И это еще раз подтверждает то, о чем я вам говорила и что вы никак не хотите принять во внимание…

Она вскочила и принялась расхаживать по комнате, словно это помогало ей собраться с мыслями.

— И даже его конек, пресловутая статья шестьдесят четвертая… Разве это не доказывает, что он просто боится — боится самого себя и старается себя успокоить? Он знает, что вы здесь и допрашиваете меня, — в нашем доме все известно, кто куда и зачем пошел. Знаете, о чем ему думается? О том, что нервы у меня не выдержат и я потеряю голову. Тогда подозрение падет не на него, а на меня… А попади я в тюрьму — он свободен.

— Минутку. Мне что-то непонятно. О какой еще другой свободе идет речь?

— О полной его свободе.

— А на что ему это после смерти мадемуазель Ваг?

— Найдутся другие мадемуазели.

— Значит, вы думаете, что муж воспользовался бы вашим отсутствием и завел бы любовниц?

— Почему бы нет? Это тоже возможность увериться в себе.

— И потом по очереди убивать их?