Мегрэ у коронера

Не пошел ли он действительно в своего дядюшку, который заводил часы, в том числе и чужие? Мегрэ впервые задумался о нем и, кажется, понял истинный смысл мании этого добрейшего человека. Дядюшка боялся остановившихся часов. А ведь каждые часы в любой момент могут встать. Люди рассеянны, они забывают заводить механизм.

Дядюшка инстинктивно взял эту заботу на себя.

Мегрэ, почувствовав что-то неладное, тоже всегда испытывал тревогу. Он сразу начинал доискиваться, в чем дело, всюду совал свой нос, вынюхивал…

Что же неладно в этой стране, где у людей есть все?

Мужчины здесь, как правило, высокие, крепкие, хорошо сложены, выглядят приятно и притом жизнерадостны. Женщины в большинстве хороши собой. Магазины забиты товарами, дома — самые комфортабельные в мире, кино — на каждом углу, нищего тут не встретишь, и такое впечатление, что о бедности здесь не имеют понятия.

Бальзамировщик тут покупает на радио музыкальную программу. Кладбища выглядят как великолепные парки, и их не огораживают каменными стенами и решетками.

Вокруг домов газоны, и в этот час мужчины в одних рубашках или голые по пояс поливают траву и цветы. Между соседними садами ни заборов, ни живых изгородей, Все у них есть, черт возьми! Они используют достижения науки, чтобы сделать жизнь как можно приятнее, и при пробуждении вам по вашему радиоприемнику от имени фирмы, производящей овсяные хлопья, сердечно пожелают доброго утра, а в день рождения не забудут поздравить.

Тогда почему?..

Несомненно, этот вопрос и был причиной того, что Мегрэ никак не мог отвязаться от мыслей о пятерых парнях, которых до сих пор в глаза не видел, о погибшей Бесси — он даже не знал, как она выглядит, — и об остальных, кто фигурировал на следствии.

Разные страны во многом не похожи. Но во многом одинаковы.

Нищета — вот что, наверно, больше всего отличает их друг от друга.

Мегрэ была отлично знакома нищета бедных парижских кварталов, крохотных бистро у Итальянской заставы и Сэнт-Уэна, неряшливая нищета окраин, стыдливая — Монмартра или Пер-Лашеза. Знал он дошедших до крайности бродяг, ночующих на набережных, обитателей ночлежек на площади Мобер и ночлежек Армии спасения.

Эта нищета была ему понятна; можно понять, с чего она началась, и проследить, как углублялась.

Но тут — подозревал Мегрэ — нищета не ходит в лохмотьях, она чисто вымыта; это нищета с собственной ванной и потому кажется куда более жестокой, беспощадной, безысходной.

Мегрэ наконец-то добрался до «Пингвина» и взгромоздился на табурет. Бармен узнал его и, вспомнив, что он пил вчера, дружески полуспросил-полупрелрожил:

— «Манхеттен»?

Мегрэ кивнул. Ему было все равно. Недавно пробило восемь.

Вечер только начинался, но человек двадцать уже утоляли за стойкой первую жажду; в некоторых кабинках были заняты столики.

В зале прислуживала молоденькая девушка в брюках и белой блузке. Вчера Мегрэ ее не видел. Он проследил за нею взглядом. При каждом шаге ее бедра обрисовывались под тонким черным габардином брюк.

Обслужив клиента, она бросила пятицентовую монету в музыкальный автомат, и на ее лице сразу же появилось сентиментальное выражение. Отойдя в угол и облокотясь на стойку, она с мечтательным видом слушала музыку.

Здесь нет кафе на открытом воздухе, где можно выпить аперитив, глазея при свете заходящего солнца на прохожих и вдыхая аромат цветущих каштанов.

В Америке пьют, но пьют, укрывшись в барах, недоступных постороннему взгляду, словно удовлетворяют нечистую страсть.

Не потому ли здесь пьют так много?

Машинист поезда давал показания последним. Это был человек средних лет, хорошо одетый, и Мегрэ сперва принял его за судейского чиновника.

— Когда я заметил тело, останавливать поезд было уже поздно: я вел состав из шестидесяти восьми груженых вагонов.

Шестьдесят восемь вагонов-рефрижераторов из Мексики с фруктами и овощами. Плоды везут сюда из всех стран мира. Ежедневно в гаванях швартуются сотни кораблей-фруктовозов.

У американцев есть все.

— Было уже светло? — спросил атторней.

— Начало светать. Она лежала на путях.

Принесли классную доску. Машинист мелом начертил две линии — рельсы — и между ними изобразил нечто вроде куклы.

— Здесь голова.

Бесси лежала между рельсами, не касаясь их.

— Она лежала на спине, подогнув колени, как тут нарисовано. Это рука. А это — другая, которую отрезало.

Мегрэ смотрел сзади на пятерых сержантов, главным образом, на Уорда, который, видимо, был влюблен в Бесси. Вполне возможно, он или кто-нибудь из его приятелей в ту ночь занимался с нею любовью.

— Тело протащило футов девяносто.

— До того как поезд наехал на Бесси, у вас было время определить, жива она или нет?

— Затрудняюсь сказать, сэр.

— А у вас не создалось впечатление, что руки у нее связаны?

— Нет, сэр. Руки у нее, как видно из рисунка, были сложены на животе.

И, понизив голос, машинист торопливо добавил:

— Я собрал с насыпи мозги.

— Вы действительно нашли веревку?

— Да, сэр. Обрывок длиной в полфута. На путях валяется много подобного хлама.

— Веревка лежала рядом с телом?

— Примерно в трех футах.

— Больше ничего не нашли?

— Нашел, сэр.