Мэйдзин

— Я, например, никогда не интересуюсь своим партнёром, для меня главное — игра, и я думаю только о ней.

В год смерти Мэйдзина второго января, лишь за полмесяца до своей кончины, он участвовал в открытии турнира в Ассоциации Го, где надо было сделать несколько ходов в коллективной партии. Собравшиеся в тот день в Ассоциации профессионалы подходили по очереди к доске, делали по пять ходов и уходили домой.

Эта церемония была чем-то вроде оставления визитной карточки. Однако, всё это грозило затянуться надолго, поэтому рядом начали ещё одну такую же партию. На второй доске уже было сделано двадцать ходов, перед доской в ожидании партнёра стоял Сэо Первый дан. И тут к доске подошел Мэйдзин. Каждому из партнеров предстояло сделать по пять ходов — с двадцать пятого по тридцатый. Когда они закончили, продолжать игру было уже некому — она так и была оставлена при ходе Мэйдзина. Достаточно сказать, что последний, тридцатый ход Мэйдзин обдумывал сорок минут. А ведь партия была несерьёзная, затеяли её лишь ради церемонии, от игрока всего-то требовалось — легко, без напряжения отыграть свои ходы.

В середине Прощальной партии Мэйдзина положили в больницу Святого Луки, и я навестил его там. В этой больнице мебель в палатах была больших размеров, рассчитанная на рослых американцев. Вид щуплой фигурки Мэйдзина, чинно сидящего на огромной кровати, вселял смутную тревогу. Лицо у него было уже не таким отечным, как раньше, щёки чуть порозовели, во всем его облике чувствовалась какая-то легкость, будто он снова обрел душевный покой; и теперь он казался просто добрым старичком, совсем не похожим на того Мэйдзина, каким его знают все.

Тогда же в больницу пришли и другие корреспонденты из газет, также освещавших ход Прощальной партии. Они рассказали о том, какой огромный интерес вызвал у читателей еженедельный конкурс, победители которого получали премию. В субботних выпусках газеты предлагали читателям угадать следующий ход и просили присылать свои прогнозы. Я тоже вступил в разговор:

— На этой неделе задача — угадать 91 ход чёрных.

— Девяносто первый? — Мэйдзин внезапно преобразился. Вот досада! Ведь не следовало и заводить разговор о Го, а я не удержался…

— Перед этим белые прыгнули через один пункт, а чёрным, говорят, надо делать ход вверх, наискосок.

— А-а…, там? Да там всего два хода — косуми и ноби. Кто-нибудь обязательно угадает, — как только Мэйдзин заговорил об игре, он как-то вдруг сразу выпрямился, поднял голову, подравнял колени. Да, это была поза бойца за доской. В ней явно чувствовался безукоризненный, холодный авторитет. Обратившись в уме к отложенной партии, Мэйдзин надолго забыл обо всем. И сейчас, как и во время январской коллективной партии, в его поведении не было и тени фальши. В этой-то естественности и было все дело, а вовсе не в боязни уронить свой авторитет из-за неудачного хода или в упоении своим высоким статусом.

Что и говорить, не позавидуешь молодому игроку — партнёру Мэйдзина хотя бы в шахматы сёги, — он вставал из-за стола вконец обессиленным. Я имел несколько случаев убедиться в этом. Взять хотя бы партию с Отакэ Седьмым даном в Хаконэ — эта партия с форой в ладью тянулась с десяти утра до шести часов вечера.

Второй случай произошел уже после Прощальной партии. Все та же токийская газета “Нити-нити симбун” устроила матч из трех партий между Отакэ Седьмым даном и Ву Циньюанем, мастером пятого дана. Мэйдзин взял на себя комментарий, а я был секундантом во второй партии. Как раз в это время посмотреть игру приехал Фудзисава Кураносакэ Пятый дан и тут же “попал в плен” к Мэйдзину, который усадил его играть в сёги. Их партия началась утром, протянулась до поздней ночи и закончилась в три часа утра следующего дня. Говорили, что на следующеё утро, увидав Фудзисаву, Мэйдзин тотчас снова извлёк откуда-то доску для шахмат сёги.

Когда Прощальная партия переёхала в Хаконэ, однажды вечером, накануне очередного доигрывания, спортивный обозреватель нашей “Нити-нити симбун” по имени Сунада, который опекал Мэйдзина и жил в той же гостинице Нарая, смеясь рассказывал:

— Я до смерти надоел Мэйдзину. Вот уже четыре дня только встану — приходит Мэйдзин и зовёт погонять шары на бильярде. И гоняем, гоняем весь день. Гоняем до поздней ночи. И так каждый день. Вот все говорят, что он гений. Нет, он не гений, он — сверхчеловек.

Как бы ни уставал от игры, как бы ни выматывался Мэйдзин, никто от него не слышал жалоб, даже жена. Она как-то рассказала о том, как Мэйдзин умеёт погружаться в себя. Мне тоже довелось слышать этот рассказ в гостинице Нарая.