Мэйдзин

69 ход, которым началась атака, позднеё получил название “дьявольского”. Потом Мэйдзин сам признал, что это был один из тех знаменитых жестоких ходов, которыми славился Отакэ Седьмой дан. Ошибись белые в ответе – им бы не собрать свои разрозненные силы, поэтому Мэйдзин потратил на обдумывание ответного 70 хода 1 час 46 минут. Десять дней спустя, 5 августа, он думал над 90 ходом 2 часа 7 минут, и этот ход оказался самым долгим во всей партии, однако 70 ход ненамного уступал ему.

Если 69 ход чёрных был “дьявольским ходом”, то 70 ход белых, как заметил судья Онода Шестой дан, – был “чудом борьбы за выживание”. Этим ходом Мэйдзин сумел предотвратить опасность. Отступив на шаг, Мэйдзин устранил всякую угрозу. Найти такой ход, должно быть, было нелегко. Белые сразу ослабили натиск чёрных, который грозил решить исход игры. Чёрные, правда, успели кое-что урвать, но белые, несмотря на сваю “рану”, казалось, почувствовали облегчение.

Ненастье, о котором Отакэ Седьмой дан отозвался стихами “Дождь ли это? Буря ли?”, оказалось шквалом – небо быстро потемнело, включили свет. Стоявшие на доске белые камни отражались в нем, как в зеркале, сливаясь с отражением фигуры Мэйдзина. Неистовство бушевавшего на дворе шквала лишь подчеркивало уют комнаты, где ила игра.

Ливень закончился так же внезапно, как и начался. По горе ещё полз туман, а со стороны Одавара ниже по реке небо уже прояснилось. Горы по ту сторону долины осветились солнцем, послышались голоса цикад, кто-то распахнул двери веранды. Когда Седьмой дан делал 73 ход, на газоне резвились четыре черных щенка. Потом небо вновь затянулось легкими облаками.

Рано утром снова пошел дождь. Незадолго до обеда Кумэ Масао, сидя в кресле на веранде, проникновенно прошептал: “Как здесь хорошо! Даже на душе становится чище”.

Кумэ недавно назначили заведующим отделом науки и искусства в токийской “Нити-нити симбун”, и он прошлой ночью приехал на игру. Приход писателя на такую должность в газету для последнего времени неслыханное событие. Игра Го находилась в ведении этого отдела.

Кумэ слабо разбирался в Го, поэтому он большей частью сидел в коридоре, разглядывал горы, изучал соперников. Однако волны нервной напряженности игроков передавались и ему – когда Мэйдзин глубоко задумывался с выражением муки на лице, такое же точно выражение муки появлялось и на добром, всегда улыбающемся лице Кумэ Масао.

В понимании игры Го я недалеко ушёл от Кумэ, но постоянно сидя и всматриваясь в игру, я порой терял ощущение реальности – мне казалось, что стоящие на доске камни вот-вот заговорят, будто живые существа. Стук камня, когда его ставили на доску, давал отзвук, похожий на эхо из другого мира.

Игры проходили во втором флигеле. Там было три отдельных комнаты – в одной помещалось десять соломенных матов, татами, в двух других – по девять. В комнате, что побольше, на полу стояла икэбана из шёлковой акации.

“Ветки того гляди упадут”, – заметил Отакэ Седьмой дан.

В этот день партия продвинулась на пятнадцать ходов и записан был 60 ход белых.

Пробило четыре часа – время откладывания, но Мэйдзин, казалось, не слышал ни боя часов, ни голоса объявившей об этом девушки-секретаря. Она наклонилась в сторону Мэйдзина и не решалась повторить свои слова. Вместо неё мягко, как будят ребёнка, заговорил Седьмой дан: “Сэнсэй, вы уже решили, какой ход записать?”.

Мэйдзин, похоже, на этот раз услышал и что-то проворчал. Он охрип, голоса не было, и никто не понял, что именно он сказал. Решив, что ход для записи уже готов, секретарь Ассоциации достал конверт, но Мэйдзин ещё долго и безучастно сидел и смотрел на доску.

Затем проговорил с видом человека, медленно приходящего в себя:

– “Нет, хода ещё нет”.

После этого он думал ещё шестнадцать минут. Всего же 80 ход белых потребовал 44 минуты.

Глава 22

Очередная игра 31 июля проходила уже в другой комнате, на этот раз наверху. Точнеё сказать, это была анфилада комнат в восемь, восемь и шесть татами. В одной из них висела картина кисти Рай Санъё, в другой – Ямаока Тэссю, в третьей – Ёда Гаккай. Игровые комнаты располагались как раз над номером Мэйдзина.

На веранде возле комнат Мэйдзина пышно цвела гортензия. Сегодня опять к этим цветам прилетела черная бабочка – её четкое отражение виднелось в воде. Возле козырька над входной дверью висели тяжелые листья глицинии.

Когда Мэйдзин задумался над 82 ходом, до игровой комнаты донесся плеск воды. Я выглянул в окно и увидел супругу Мэйдзина – она стояла на камнях, по которым переходили через пруд, и бросала в воду кусочки хлеба. В воде, борясь за добычу, плескались карпы.

В то утра супруга Мэйдзина сказала мне: “К нам приехали гости из Киото, вот я и ездила в Токио встречать их. Там сейчас прохладно, хорошо. Но из-за этой же прохлады я беспокоилась, как бы он здесь не простудился”.

Супруга Мэйдзина ещё стояла на камнях, как начал накрапывать дождь. Вскоре он превратился в ливень.

Отакэ Седьмой дан не заметил, что пошёл дождь, и когда ему сказали об этом, он пошутил:

У неба, должно быть, тоже почки шалят, – и выглянул в сад.