Меир Эзофович

— Хорошо, — сказал он, — приезжай… Но не раньше, как после полудня, потому что утром ты не застанешь меня дома.

— Вельможный пан ночует по соседству? — спросил Янкель, и веки его нервно дрогнули.

— У ближайших соседей, — ответил шляхтич и хотел сказать еще что-то, но за спиной ребе Янкеля медленно отворились двери, видимо тронутые робкой рукой, и в комнату вошел молодой еврей, стройный, красивый, чисто одетый, с бледным и очень смущенным лицом, но с пылающими, смелыми глазами.

При виде входящего реб Янкель инстинктивным движением отскочил на несколько шагов. По его бледному веснушчатому лицу от страха пробежала нервная дрожь.

— Зачем ты пришел сюда?.. — начал, было, он, но слова застревали у него в груди.

Молодой помещик бросил на пришедшего равнодушный взгляд и спросил его:

— Что тебе нужно, мой милый? Какое у тебя дело ко мне?

— Я пришел к вельможному пану… — ответил юноша, понизив голос почти до шопота.

Он сделал несколько шагов вперед, но Янкель загородил ему дорогу.

— Пусть вельможный пан не позволяет ему говорить с собой! — крикнул он. — Пусть вельможный пан не позволяет ему открывать рот! Это очень дурной человек… Он всюду вмешивается…

Помещик Камионский вытянул руку и остановил лихорадочно жестикулирующего человека.

— Дай ему говорить! — сказал он. — Если у него дело ко мне, то почему бы мне не поговорить с ним.

И он продолжал смотреть на пришедшего юношу, красивое, выразительное лицо которого, побледневшее от волнения, очевидно, заинтересовало его. Но его раздражала и в то же время смешила внезапная стремительность движений и речи Янкеля.

— Вельможный пан не знает меня, но я вельможного пана знаю… — произнес пришедший, продолжая говорить тихим голосом и как бы с усилием.

— Зачем вельможному пану знать такого бездельника, как ты? — опять попробовал перебить его Янкель, но помещик Камионский жестом приказал ему замолчать.

— Я видел вельможного пана несколько раз у моего деда, Саула Эзофовича, сын которого, Рафаил, покупает у вельможного пана хлеб…

— Так ты, значит, внук старого Саула?

— Да, я его внук.

— А Рафаил Эзофович твой отец?

— Нет, я сын Вениамина, самого младшего из сыновей Саула, который давно уже умер.

Меир говорил на польском, несколько ломаном, но довольно сносном языке. В доме своего деда ему часто приходилось слышать этот язык, когда к ним приезжали по делам владельцы соседних имений; да и старый эдомит, обучавший его предметам, не относящимся к древнееврейским, говорил на том же языке.

— Не Рафаил ли прислал тебя ко мне? — спросил шляхтич.

— Нет, я сам пришел…

Юноша с минуту молчал, как бы собираясь с силами и мужеством. Оправившись, он заговорил уже смелее:

— Я пришел, чтобы предостеречь вельможного пана от великого несчастия, которое готовят пану злые люди…

Янкель снова подскочил и, раздвинув руки, заслонил его перед Камионским.

— Замолчишь ли ты? — крикнул он. — Зачем ты морочишь голову вельможному пану своей глупой болтовней?..

Обращаясь к шляхтичу, он сказал с отчаянием:

— Это сумасшедший, мишугенер, бездельник…

На этот раз, однако, не Камионский уже отстранил его, а Меир. С удвоенным блеском в глазах и усиленно дыша, Меир оттолкнул Янкеля и торопливо заговорил:

— Этот человек не дает мне говорить, поэтому я скажу все вельможному пану очень быстро. Пусть вельможный пан ему не доверяет; он очень худой человек и враг пана. Он готовит пану большое несчастие… пусть пан остерегается его и пусть пан бережет свой дом, как зеницу ока. Я не доносчик и поэтому пришел сюда, чтобы сказать это вельможному пану при нем. Он будет мстить мне за это, но пусть мстит. Я должен был сделать то, что обязан сделать каждый правоверный еврей, потому что у нас написано: «Да живет между вами чужеземец, как если б он произошел от потомков Израиля»; а в другом месте написано: «Если будешь молчать, на голову твою падут все несчастия Израиля!»

Меир замолчал, потому что в груди у него не хватило дыхания. Видно было, что он весь дрожит и что бурный порыв в нем мучительно борется с тайным, пронизывающим его опасением.

Камионский поглядывал на говорившего с любопытством, удивлением и улыбкой. Он так привык улыбаться, глядя на евреев, что и теперь дрожь Меира, загадочные слова его, в особенности же приведенные им цитаты из Библии, сами по себе красивые, но странно звучащие на неправильном, ломаном языке еврея, больше смешили его, чем удивляли и интересовали.

— Как я вижу, — начал Камионский, — внук старого Саула — знаток священного писания и обладает пророческим даром. Скажи мне, однако, мой юный пророк, яснее и определеннее, какие несчастия грозят мне, и почему этот почтенный Янкель, три года уже бывший моим добрым знакомым, вдруг проникся ко мне такой неприязнью?

Янкель стоял теперь возле самого кресла, на котором сидел помещик, и, нагнувшись слегка к нему, шептал со сладкой улыбкой на губах:

— Это сумасшедший! Ему постоянно кажется, что он пророк, и он всегда занят предсказаниями, а на меня он зол за то, что я всегда смеюсь и издеваюсь над ним.