Мех форели

Со всех ног я помчался к тетушкину дому, взбежал вверх по лестнице с фекально-коричневыми стенами — вот оно, самое подходящее слово для этой краски, — отпер квартиру, схватил с каминной полки «Мех форели» и с литографией под мышкой помчался обратно. В «Футбольном баре» я с легким поклоном положил ее на колени Кармен.

«Мех форели», скептически пробормотала она и повторила еще раз, уже громче: «Мех форели». Хозяйка за стойкой подалась вперед, чтобы получше разглядеть сенсационную картинку. Конечно, у нее и в мыслях не было таких слов, как «сенсационный» или «скандальный», хотя, судя по выражению лица, думала она примерно в этом направлении. Вся сенсационность свелась к разочарованию, ведь здесь отсутствовал малейший намек на порнографию — трактовка обнажения плоти и соблазна была до смешного наивной. Может, я плохо различаю цвета, сказала хозяйка, но, ей-богу, никакой форели я тут не вижу, разве только… разве только… прозвище у нее такое — Форель. Как вы считаете, Кармен?

А что думает наш щедрый, хотя в данный момент, увы, молчаливый даритель? В чем смысл? Что все это значит?

Обе женщины воззрились на меня. Если б я думал вслух, то непременно бы попробовал вставить выражение «в общих чертах». Как жестами изобразить слово «прощальный»? И понятие «подарок»? Ведь на самом-то деле речь шла о прощальном подарке.

Пальцем я написал на стойке «прощальный подарок», несколько раз, пока не прочел по ее лицу, что она поняла. Она прижала к себе литографию и кивнула. И тотчас, осознав до конца смысл написанного, растерянно уставилась на меня.

Смываешься? Удираешь? Втихомолку? Вернее, беззвучно, как и появился? Кармен отвернулась. Молча подтолкнула литографию по стойке — хозяйке в руки. И вышла из «Футбольного бара».

Я едва не крикнул: Останься, Кармен, останься хоть ненадолго! Побудь со мной. Но смолчал. Потом расплатился и вышел.

На улице я ощутил непривычную легкость духа, словно ничто меня не обременяло. Ведь я знал, здесь меня больше ничто не удерживает. И мысленно напевал: Volare, ohohoho. Разумеется, белая летучая рыбка была более чем знаком; если она вовсе не форель и не желанное некогда ее воплощение, то ее НОУМЕН.

Я пытался снова и снова воскрешать в себе ощущение свободы и счастья, которое охватило меня при виде белой летучей рыбки в голубом разрыве облачного покрова. Конечно же, летучая рыбка знаменовала не путешествие, а откровение. Я и заметил-то ее, только когда завеса разорвалась. Может статься, туристы на смотровой площадке вообще не видели эту рыбку. Я не турист, подумалось во мне, потому что крепко сжатые губы не позволяли бормотать, а думать я мог лишь более-менее образно. Или точнее, в общих чертах. Если рассматривать летучую рыбу как откровение (а не как знак), то, возможно, я сам летел там высоко в эфире, свободный от гнета?

Разве не грезилось мне, что я умею летать? Во сне я, подпрыгивая, отрывался от земли. Да, так было во сне. Но ведь не обязательно прыгать с места, и предки мои были не партерными акробатами, а воздушными гимнастами, акробатами на трапеции. Они бросались в пустоту, уверенные, что их подхватят. А я хотел, чтобы меня подхватили? Volare, volare.

Я как раз шел мимо школы, у подъезда стояли кучки подростков, о чем-то болтали. Им не хотелось идти домой, не хотелось попасть в западню домашних обстоятельств, во всяком случае, не сию минуту, ведь они только-только вышли из школьной тюрьмы. Я представил себе, как все они принялись подпрыгивать, всё быстрее, быстрее, стаей оторвались от земли и улетели.

Хочу ли я, чтобы меня подхватили? Я энергично покачал головой. А если бы руки подставила она! Слишком поздно.

Неужели свобода всегда лишь промежуток меж двух дверей? А как в этом плане обстояло с белой летучей рыбкой? Мне казалось, она обрела свободу.

Ого.

Я заметил, что опять взбираюсь по лестнице к смотровой площадке. Наверху с трудом протолкался сквозь толпу туристов, которая вроде как успела изрядно увеличиться, разрослась, будто здесь место паломничества. Я ошибаюсь или из недр толпы верующих вправду доносится истовый хорал? Чем вызван этот массовый экстаз — чудом о рыбе? Я глянул вверх, на небо. Его сплошь затянули облака.

У уличного торговца я купил ручного голубя и тотчас выпустил его на волю. Наверно, я обидел Кармен? Я воочию видел перед собою ее разочарованное лицо, видел, как она идет прочь, становится все меньше, исчезает в смутном мареве воспоминаний. Некоторое время она представлялась мне в общих чертах, а затем грациозно ускользнула из памяти. Ну и хорошо. Так называемая тетушка тоже ведь предстает в моей памяти лишь в общих чертах? Все идет своим чередом, хотел подумать я, но вдруг сообразил, что надо бы вставить сюда на земле, поскольку в вышине, где стремит свой путь летучая рыбка, ходить невозможно. Абсолютной свободе неведом ход, как неведома и цель, иначе она не была бы свободой. Впрочем, ей и время неведомо, теперь.